– Что это значит? – спросил я, хотя уже догадывался. – У вас нет выбора?
Она опять показала зубы, прекрасно видя, к чему предательски прикован мой взгляд.
– Ах… ни у кого из нас нет выбора. Нам нравится то, что нравится. Это не объяснишь. Можно лишь… показать.
Приблизившись, она положила руки мне на грудь и скомандовала:
– Снимай сапоги, солдат. Побудь со мной.
Она была совсем близко. Одна рука заползла на мой затылок и наклонила. Губы прижались к моим. Язык. Я не знал, куда деть руки, забыл, что они вообще у меня есть. Она отстранилась, чтобы осмотреть меня с головы до ног. На мне была та же черная туника, сапоги и брюки, что я носил на Рустаме.
– Весь при параде, а на мне ничего, – надула она губы и сделала рукой нечто, разбудившее зверя, дремавшего в темных подземельях моего разума. – По-моему, так нечестно.
Нечестно – иначе не скажешь. Мой язык как будто распух и онемел, голову заволокло красным туманом. Но какая-то часть меня – несомненно, та, что подвигла меня все это записать, – ответила:
– С чего вы взяли, что я солдат?
– Ах, – закусила губу Найя, – должно быть, сапоги. Точно они. Как я и сказала. Но если их снять, из солдата вы превратитесь в обычного человека. Как и все люди, когда с них снимают форму.
Я не собирался позволять вытворять с собой такое и рванул к двери. На ходу задел свой дневник и сбил со стола.
– Уходите, – выдохнул я, возясь с замком.
Я хотел, чтобы она ушла. Хотел, чтобы осталась. Не знаю, чего я хотел. Нам свойственно думать, что мы едины духом и разумом. Это не так. На самом деле каждый из нас – легион, стая маленьких личностей, одноглазых и однобоких в своих желаниях. Меня разрывало надвое, и я не отпустил дверную ручку, даже когда женщина схватила меня за локоть и прижала к стене. Я мог бы сопротивляться, но это почему-то казалось мне неправильным. Что плохого, если она останется? Она ведь сама хотела.
– Не говорите так. – Она дотронулась до моей щеки. – В чем дело? Я вам не нравлюсь?
Она положила мою руку себе на грудь.
Краем глаза я видел секретаршу Бревона. Ее тупую покорность. Ее хромую походку. То, как спокойно она стояла, дожидаясь распоряжений. Насколько велик ее внутренний легион? Сколько личностей ей позволено иметь? Бревон сделал ее такой для собственного удобства. Кхарн создал или купил Найю, чтобы она была такой, какая есть. Она сама так сказала. У нее не было выбора, да и у меня становилось все меньше – все варианты тонули в красном тумане.
Она снова поцеловала меня, и по коже пробежали мурашки. Я чувствовал, как она прижимается. Ее грудь, ее руки в моих потных волосах. Что она со мной делала? Воли сопротивляться почти не осталось, и я из последних сил поднял руки, чтобы оттолкнуть ее. Мне хочется думать, что это мысли о Джинан, память о нашем недолгом романе остановили меня. Хочется думать, что это были принципы, которые я перенял от Киры. Презрение к Криспину. К Борделону. К собственной матери. Склонность власти развращать и злоупотреблять. Но мне кажется, что причиной всему был лишь ужас, страх перед этим местом и его жутким властелином. Страх перед этой женщиной. Стиснув зубы, я оттолкнул ее.
В ее взгляде не было обиды. Она грациозно, со смехом отступила. Она словно не понимала меня, как будто я говорил не с ней, на чужом языке и пользовался неправильными жестами.
– Это вы нарисовали? – спросила она и, расставив ноги, наклонилась над моим упавшим дневником. По ее улыбке было понятно, что все ее действия нарочиты.
– Да, – ответил я, пользуясь передышкой, чтобы привести в порядок мысли и тунику.
Найя пролистала дневник; рисунки мелькали один за другим. Она на них не задерживалась, даже на портретах Джинан, которые я не собирался никому показывать. Пару раз она возвращалась к уже увиденной странице и внимательно приглядывалась, сутуля плечи, но вскоре захлопнула книжку.
– Нарисуйте меня, – потребовала она, обернувшись.
Она протянула мне дневник, и я посмотрел, не порвался ли он. Не знаю зачем. Старая книжица путешествовала в моем кармане в ходе многих переделок и ни на ангстрем не истрепалась.
Должно быть, я слишком увлекся, потому что женщина настойчиво повторила:
– Нарисуйте меня.
Не дожидаясь ответа, она улеглась на диван, весьма живописно выгнув спину. Нарисовать ее? Просто нарисовать? На это я был готов, чтобы удержать ее подальше от себя и вернуть контроль над ситуацией. Я сел напротив и достал карандаш, помедлив, только чтобы перевести дух.
Думать не получалось, карандаш норовил выпасть из пальцев. Рука дрожала, но я начал рисовать. Широкими штрихами набросал ее силуэт. Я молчал, потому что слова могли прозвучать как приглашение, а я себе не доверял. Она тоже молчала, лишь наблюдала за мной с нескрываемым увлечением. Ее сумрачные глаза были живыми и настороженными.
Я так и не закончил рисунок. Позже, чувствуя себя запятнанным произошедшим, я вырвал страницу. Найя накинулась на меня быстрее, чем я мог представить. Выбила дневник из рук, толкнула меня и оседлала, ерзая бедрами. Ее губы впились в мои, заставив вновь вспомнить о вампирах. В ее голых руках была такая сила и настойчивость, что мой легион бросился врассыпную, оставив на передовой одинокого одноглазого солдатика. Ее жаркое дыхание обжигало лицо и шею, и остатки мыслей потонули в алом горячечном тумане. Она просунула язык мне в рот. Я почувствовал пряное вино и мятный привкус хилатара.
Найя тихо простонала и еще сильнее прижалась ко мне. Я провел руками по ее бокам, обхватил голову, запустив пальцы в волосы.
И почувствовал то, от чего замер.
За ее правым ухом был металлический отросток. Сначала я принял его за серьгу, но в голове сразу прозвучали фанфары, напомнив о блестящем имплантате за ухом Кхарна. Меня затошнило, и я вскочил, отпихнув Найю на диван.
Сапоги все еще были на мне. Я навис над ней. Темные глаза Найи смотрели на меня то ли с ужасом, то ли с вожделением. Ее создатель наверняка задумал так, чтобы мужчины не могли это понять. Она рассмеялась, приняв мое поведение за игру, решив, что я наконец открыл ей свою истинную сущность, свою душу. Изогнувшись, она раздвинула ноги и закусила губу маленькими зубками.
Она молчала.
Я не двигался.
Наконец раздались слова. Ее. Не мои.
– В чем дело, солдат? – спросила она. – Так и будешь стоять в сапогах? – Она опустила руку, начала играть с собой. – Я не против.
– Ты – он. – Я сжал кулаки. – Ты СОП.
– Что? – Она нахмурилась, но не смутилась.
– Не ври! – рявкнул я. – У тебя за ухом имплантат. – Я показал на себе, где именно. – Не оправдывайся.
Ее рука остановилась. Тело как будто онемело. Внутри широко раскрытых темных глаз что-то мелькнуло. Тонкая синяя радужка расширилась, зрачки сузились, как будто она отходила от действия наркотиков. Она уселась, сложив руки и широко, по-мужски, расставив ноги. Сущность в ее глазах улыбнулась мне, рот открылся.
