Я не сразу понял, что он имеет в виду их годы, а не наши, потому что по нашему летоисчислению прошло вдвое меньше. Варро также обратил на это внимание, прошептав на ухо Смайт.
– Но вы вдруг заговорили о подчинении. Об окончании войны. Что изменилось? – спросил Араната.
Его огромные глаза, прикрытые, как я догадался, от яркого света линзами, осматривали каждого из нас по очереди.
– Yadaretolu detu o-qilem ne?
«Зачем искать мира? Зачем подчиняться?»
– Прежде у нас не было такой возможности, – ответил Варро на языке ксенобитов.
«Или рычагов давления», – подумал я, косясь на Танарана.
Баэтан склонил голову, как и герольд Оаликомн, внимательно слушая, но предпочитая оставаться незамеченным, прикидываясь мебелью. Похожее поведение было свойственно младшим министрам палатинских дворов, но сьельсины подходили к этому куда серьезнее. У людей существуют иерархии – от этого никуда не деться, – но у нас подобная почтительность является следствием уважения к компетенции других людей и их поддержки. Эти же существа жили по закону джунглей, и если бы любое из них, Танаран или кто-то еще, осмелилось повести себя вызывающе с Аранатой, великий вождь убил бы его не задумываясь, а остальных заставил бы лизать себе пятки. В мире людей таких тиранов всегда ждала незавидная участь. Даже в себе мы убиваем таких демонов. Однако среди сьельсинов тираны процветали.
Отбросив эту мысль, я прислушался к Варро. Тот на идеальном сьельсинском выкладывал заранее заготовленную речь, вызубренную наизусть:
– За четыреста лет войны мы ни разу не вступили с вашим народом в диалог, не взяли ни единого высокопоставленного пленника. – Он сделал паузу, чтобы указать на Касанторо Танарана Иакато. – Конфликт на Тамникано – или Эмеше, по-нашему, – предоставил нам возможность начать такой диалог. Мы надеемся и рассчитываем, что с помощью переговоров сможем заключить длительный и отвечающий интересам обеих сторон мир между итани Отиоло, вашим кланом и Соларианской империей. Мы готовы предложить полное и немедленное прекращение боевых действий против вашего клана при условии, что вы прекратите рейды на наши колонии.
Варро вещал в подобном тоне еще минуту, расписывая предложение в деталях. Смайт смирно стояла рядом и кивала, как будто понимала чужой язык.
Когда Тор Варро закончил, князь Араната утвердительно дернул головой в сторону.
– Olo, – произнес он, показывая, что понял нас.
Укутавшись в мантию, он сел на место. Серебряные и платиновые цепи, украшавшие его корону и высокий лоб, легко колыхнулись.
– Но известно ли вам, сколько у меня tiatari? Сколько scahari? Сколько ртов мне нужно кормить? – спросил он. Эти сьельсинские слова означали рабочих и солдат соответственно. – Двадцать восемь миллионов на этом и других кораблях. Когда я победил Утайхаро, я взял у него меньше половины этого. Это было всего шестнадцать столетий назад. Двадцать восемь миллионов. Как мне их прокормить? Ваши колонии дают нам пищу. Помогают расти. Что я должен буду делать? Я не обреку свой народ на голод ради вас, паразитов.
Мой взгляд переместился на находившуюся почти в ступоре изувеченную рабыню.
– Мы готовы заключить с вашим народом торговое соглашение. Можем поставлять вам мясо и скот в необходимых количествах, – ответила Смайт, когда ей перевели слова вождя. – Мы располагаем технологиями, позволяющими производить пищу из любого сырья, если понадобится. Вы не будете голодать.
Рабыня не сразу справилась с переводом. Я заметил в ее глазах некое эмоциональное напряжение. Страх, самую близкую ей эмоцию. Араната повернулся к ней, глядя так, как смотрят на неисправный передатчик или выключатель.
– Delukami ni o-diuhadiu rajithiri, – выговорила она наконец.
– Rajithiri wo! – Араната практически взлетел со своего места. – Торговать! За кого вы меня принимаете? Я что, по-вашему, какой-то mnunatari?
К чести Райне Смайт, она даже не моргнула во время этой тирады и сопровождавшей ее жестикуляции. Она держалась с непоколебимой твердостью, присущей истинному имперскому солдату.
– Мнунатари? – переспросил Варро, оглядываясь на меня в поисках подсказки.
– Купец, – сказал я, не понимая, почему этот термин вызвал у вождя такую ярость.
– Мой отец не торгует воздухом, yukajjimn! – Нобута избавил меня от необходимости размышлять над этим.
Большой сьельсин положил руку на плечо ребенку, успокаивая его, но сам ничего не сказал.
Их нижние челюсти отвисли, демонстрируя зубы, лбы нахмурились над черными глазами-блюдцами. Это выражение, вероятно, означало отвращение, но даже я не могу с точностью судить, какие эмоции прятались за их бледными, похожими на маски лицами. Мне показалось, что я понял.
– Они говорят, что не купцы, – сказал я. – Мы их оскорбили. Это так?
Я повернулся к Кхарну, но Вечный словно превратился в скульптуру из железа и бумаги, что были популярны в позднюю эпоху. Его глаза были закрыты.
Кхарн одарил аэту за согласие прибыть на переговоры. Это была своего рода сделка, но контекст у нее был иной. Она совершилась на неравных правах. Кхарн задобрил аэту подарками, как торговец, делающий подношение драгоценных камней королеве. Подношение. У сьелсьсинов, как выяснилось, напрочь отсутствовала концепция игр с ненулевой суммой
[42]. Если один что-то отдавал другому, то автоматически проигрывал.
Один синий глаз спустился сверху, облетев всех нас, и бесшумно остановился рядом со мной.
Я вытянулся к Варро через Бассандера и сказал:
– Вы все равно что предложили императору свои башмаки в обмен на его бархатные туфли.
Халцентерит вздернул бровь, то ли не оценив сравнения, то ли просто призывая меня развить мысль.
Меня вдруг осенило, и я продолжил на классическом английском, уверенный, что девушка не поймет и не сможет перевести:
– Он считает торговлю ниже своего достоинства…
Параллельно Смайт умасливала ксенобитов, полагаясь на рабыню-переводчицу.
– Вспомните, – говорил я, – Сагара преподнес ему подарок. Аэта ставит себя выше нас. Полагаю, он привык, что все происходит, как он пожелает.
Я старался не думать о тех бесчинствах, процветавших в ксенобитской культурн беспредельного владения. Я ощущал тот же тошнотворный ужас, что и в кабинете Антония Бревона при виде гомункула, созданного для утех.
