Нужно ли сообщить об этом в «Черный кабинет»?
«Пусть каждый занимается своей работой», – решил Нэй.
Он сказал бы, что единственный человек во дворце, не жаждущий занять трон, стоит сейчас возле его комнат.
– Георг! Вы! Доброе утро!
– Какими судьбами, маркиз?
Алтон одарил колдуна подкупающей ребяческой улыбкой.
– Доставил вам письмо. – Молодой маркиз вручил Нэю бумажный прямоугольник. – На самом деле оно лежало здесь, под дверями.
Нэй узнал витиеватый почерк кнутмастера Серписа, начальника полиции Сухого Города.
«Георг, срочно явитесь в участок. Касательно вашей подопечной».
«Творец! – Нэй закатил глаза. – На пять минут оставить нельзя! Ну, что на этот раз?»
– Все хорошо? – спросил Алтон.
– Да… – Нэй сунул записку в карман сюртука. – Прогуляемся?
– С удовольствием.
Оазис купался в солнечном свете. Парки щебетали птицами, смеялись детскими голосами. Кебы везли напудренных пассажиров. Где-то играл оркестр. В такие погожие дни Нэй особенно остро ощущал свою причастность к Гармонии.
– Как ваша рана? – заботливо поинтересовался маркиз.
Они шли вдоль канала, по которому плыли неспешно прогулочные гондолы. Ветерок развевал флаги Полиса, пахло печеными овощами. Возле роскошного мраморного здания, храма Распятого Человека, столпились прихожане в белых одеяниях.
– Царапина, – ответил Нэй. На День Творца он принял участие в ежегодном турнире северян, уничтожил прожорливого тролльвала и заполучил между лопаток деревянную щепку. Лита втирала в его кожу мази, и Нэй невольно млел от прикосновения нежных пальцев.
Почести достались Алтону – Нэй был не против. Маркиз проявил себя настоящим героем, протаранив речное чудовище тендером.
«Из тебя выйдет толк», – оценил колдун.
– А здорово мы сработались, да? – Алтон расцвел. – Приставучая же слизь тролльвала!
– Поблагодари Вийона, что я тебя нашел. Погибни ты – и милорд казнил бы меня.
– Вы преувеличиваете. Отец слишком вас ценит.
«Да конечно». Нэй вспомнил Генриха Руа, лучшего друга Маринка. Дружба не стала помехой: Руа по приказу новоиспеченного милорда закололи пикой, привязали к хвосту марлина и пустили по Реке.
– К слову, об отце. Вечером он устраивает праздничный ужин и фейерверк в мою честь. – Алтон гримасой продемонстрировал отношение к папиным идеям.
– Значит, он на тебя не серчает?
– Ворчит… но, по-моему, втайне он мной гордится.
«Не этого ли ты добивался, мальчик?»
Они прошли под аркой, украшенной цветами. Девушки, одна краше другой, продавали фиалки и лилии. Парнишка-лоточник рекламировал свежий роман Джона Бабса. Нэй набросил на себя и своего спутника кокон невидимости – стайка девчонок, бросившихся было к ним, удивленно завертела головами.
– Вы представляете, – сказал Алтон, – кого отец позовет на ужин? Министров, графов, этого кошмарного кардинала! – Он высунул язык, имитируя тошноту.
– Да уж, – кивнул Нэй понимающе, – не то место, где я бы захотел оказаться.
– Но вам придется! – загорелся маркиз. – Вы не откажете мне! Вы были со мной на фрегате, а не дурацкий министр Дамбли! Мне шестнадцать лет, и я могу сам приглашать гостей.
Алтон передал колдуну полоски мелованной бумаги.
– Тут пять пригласительных билетов. Приходите сами и захватите друзей. Я вам доверяю.
– У меня нет пяти друзей, Алтон.
– Тогда раздайте билеты рыбакам. То-то папа посинеет от гнева. – Маркиз прыснул в кулак. – О! У вас ведь есть подмастерье! Говорят, очень хорошенькая!
– Если «хорошенькой» можно назвать камбалу.
– Пригласите ее. Я велю гувернантке снять мерки и прислать подходящее к случаю платье.
Они остановились у серого бетонного куба – полицейского участка Полиса. Алтон импульсивно схватил Нэя за плечи.
– Я задыхаюсь во дворце. Эти физиономии! Эти разговоры! Умоляю, Георг, спасите меня снова!
Через минуту, взбираясь по широким ступенькам, Нэй спросил Вийона:
«Я правда старею? Сперва рыбацкая девка вертит мной, а теперь – сопляк?»
Видите ли, господин, я ничего не смыслю в старости.
* * *
– И это всё? – Венона Банти уставилась на любовника. Сорель поднялся с кровати и уже застегивал ремень. Мазнул безразличным взором по бывшей управляющей при Совете тринадцати. Многие мужчины отдали бы состояние, чтобы просто увидеть Венону голой; жгучая красавица возлежала на черном шелке, ее смуглую бархатистую кожу усеяли капельки пота, словно драгоценные камешки в свете газовых рожков. Плоский живот ходил вверх-вниз, косички разметались по подушкам, напоминая живых гадюк. Из гадючьего гнезда выглядывало рассерженное и оттого вдвойне красивое личико.
Да, многие мужчины убили бы за один поцелуй северянки. Но Артур Сорель не был из числа многих; он принадлежал к особой касте и с гордостью нес бремя избранности: служить Гармонии в том ее виде, который будет наиболее приемлем для сытой жизни.
– Голубка, – сказал Сорель холодно, – в моем возрасте нельзя перенапрягаться.
– Слабак. – Венона сдвинула ноги, звонко хлопнув влажными бедрами, перекатилась на живот. – Не стоило и раздеваться.
Сорель у зеркала приглаживал темные волосы. Колкости, расточаемые Веноной, ни капли не обижали его. Он вспомнил отца, которого прежний герцог, Генрих Руа, прилюдно избил тростью. Отец смиренно сносил удары и улыбался окровавленным ртом. Даже дома он не проклинал хозяина. Но когда сменилась власть и Маринк казнил Руа, престарелый отец сказал Артуру: «Это – сила Сорелей. Мы ждем и дожидаемся. Комфорт превыше ненависти и любви. Следи за ветром, сын, верь только течению».
Артур Сорель зорко следил за ветром. Флюгер подсказал, что эпоха Маринка подходит к завершению и пора искать нового работодателя. Такого, например, как Балтазар Руа.
– Почему ты медлил? – шипела Венона, комкая простыни. – Почему ты был так быстр в постели и так нетороплив, вытаскивая меня из Пыточной?
– Большие дела не терпят спешки.
– Большие! Тогда ясно… малыш.
Она мстительно оскалилась. Зарылась носом в шелк.
– Это белье покупали по моему приказу! Этот туалетный столик везли из Вагланда! Я – я! – я! – обустраивала быт чертовых колдунов, а они предали меня! Выкинули как мусор!
Венона впилась в свой скальп ноготками и выпучила глаза.
– Ненавижу! Георг Нэй, ненавижу тебя! Гарри Придонный, ненавижу! Клетус Мотли, ненавижу и презираю!
– Ну, хватит, – прервал Сорель.
Из заготовленного мешка он вынул небесно-голубое платье.
