Грянула сабля. Ухнула дубина. Нэй возвратил удары, но продолжал пятиться.
Клановец рубил сверху вниз, дико, с размаху. Нэй упирал на колющие удары. «Убивать острием» – как сам учил Алтона. Нэй все больше увертывался: не хотел сломать шпагу.
Падальщик полосовал воздух. Нэй отступал, оценивая свои шансы. Если уколоть в голову или грудь – тварь, скорее всего, зарубит его встречным ударом. А два трупа – хорошо, только когда среди них нет твоего тела.
Нэй во что-то уперся ногами и вынужден был отразить удар. Клинки встретились с гулким лязгом. Шпага выдержала, но Нэй припал на правое колено.
Клановец вскинул дубину над головой. На миг замедлился в мертвой точке.
Нэй распрямился спущенной пружиной и точным выпадом уколол клановца в лапу. Тут же нырнул под саблю, извлекая из раны гибкую сталь, оказался за спиной твари, обхватил змеиную шею шпагой, лезвием под острый подбородок, свободной рукой поймал конец клинка и потянул на себя.
Визг оборвался булькающим свистом. Из рассеченного до позвоночного столба горла хлынула желтая, как гной, кровь. Голова падальщика дернулась влево, но уже не по вине Нэя – в нее угодила картечь.
Нэй оттолкнул мертвую тварь и крутанулся на каблуках. Телохранители клановца валялись на палубе среди других тел. Пехотинцы и матросы оттеснили врага к борту, сбрасывали в воду.
Нэй тряхнул левой рукой. С пальцев, рассеченных о клинок собственной шпаги, сорвались темные капли крови. Он сжал кулак. Сунул шпагу в ножны и перезарядил пистолет. Поднял дулом вверх. И, пошатываясь, пошел прочь.
«Надеюсь, ты ее спас, старый пердун. Иначе я доберусь до тебя, дойду по воде аки посуху и придушу вот этими руками».
Прежде чем спуститься в каюту за автоматом, колдун остановился около лейтенанта, привалившегося плечом к трапу: распахнутые оглушенные глаза, кровь на чулках, башмаках и кафтане.
Лейтенант беззвучно шевелил губами.
– Говори, – сказал Нэй.
– Это… я думаю… я…
– Что?
– Это… искупление за… прошлые ошибки….
Нэй осмотрел залитую кровью палубу. Дернул плечами.
– Похоже, мы только и делали, что ошибались.
* * *
– Драпают гады! Бей их! За Гармонию! За Полис!.. Бей-добивай!
Билли размахивал топором, но уже для вида: враги не лезли в порты, не карабкались по снастям и не слетали на палубы. Отступали. Прыгали обратно на трирему, падали в воду… ага, драпали. Здесь им дали отпор. Эт-точно.
По черному корпусу лилась кровь, пузырилась в швах у ватерлинии. Трирема чадила черным дымом.
Ужасно болели руки. Билли выронил топор. С него хватит. Пускай кромсают и добивают другие.
Кто-то хлопнул его по спине. Билли повернулся – все гомонили и обнимались, поздравляя друг друга, даже офицеры, – и увидел закопченное, свирепо улыбающееся лицо капрала.
– Молодец, рыжий! Но рано зевать. Сейчас вжарим сволочам из пушки, чтобы закрепить. Размажем как соплю. Только расчистить надо… Давай подсоби с ранеными.
Билли кивнул:
«Роха, ты здесь?»
«Друг?»
Роха молчал. Билли надеялся, что это из-за того, что друг доволен, как все обернулось. Как Билли за него отомстил.
Билли взял раненого под мышки и волоком потащил к люку. У матроса было изувечено бедро – его разодрало обломком дерева. Он постанывал и страшно закатывал глаза.
Одни раненые лежали на рундуках, там их резали и зашивали, другие – на полу. Яблоку негде упасть. Раненые извивались, выли, скулили. В полутьме шевелились полные боли глаза, похожие на икру крупной рыбы; неверно светили, покачиваясь на крюках, лампы. Люди в кожаных фартуках орудовали пилами. «Бинты закончились… – бормотал кто-то невидимый, – и тампоны… ничего нет». В лазарете тошнотворно пахло дерьмом и внутренностями. Билли вырвало. Он полез наверх, заглатывая воздух с привкусом тухлой крови.
Он спустил в орлопдек пехотинца, которому оторвало левую кисть. Несчастный кричал, кричал, кричал.
Он поднялся и вернулся с юнгой, в лице которого копошились, точно личинки, щепки.
Он помог спуститься в лазарет командиру батареи. Молодой лейтенант получил пулю в плечо.
Перетащил канонира, лишившегося обоих глаз. Канонир вопил громче всех.
Приволок мертвого, как оказалось, матроса без ног.
Матроса с покалеченными во время отдачи пушки ногами.
К люкам трапов вел кровавый след.
Офицеры помогали артиллерийским расчетам: откатывали пушки, заряжали, накатывали… Билли остановился, глядя на Макграта. Тот раздул запасной фитиль, наклонился над пушкой, прищурился, выцеливая в черный вражеский бок.
Билли отвернулся и наткнулся взглядом на трап, уходящий наверх, на палубу второй батареи, а там будет еще один трап, ведущий еще выше – к огромному открытому небу, к…
Билли прошел мимо деревянных переборок, за которыми прятались парни (трирема вяло постреливала), мимо матросов, налегающих на помпы, и стал подниматься по трапу. Роха говорил, что наверху хуже, но Билли больше не мог оставаться в гигантском гробу. Хотелось снова увидеть солнечный свет. Сильно-сильно. А там – хоть ядро в голову.
«Уберемся-ка мы отсюда, дружище», – сказал Роха. Или не Роха, кто разберет.
Тусклое, в пленке облаков, солнце ослепило Билли. Черные паруса и черные флаги оглушили. Они были всюду – над плохими кораблями и над хорошими, без мачт и парусов. Билли выпучил глаза: огромный желтый скелет, который был не только скелетом, но и кораблем (он как бы прорастал из деревянного корпуса), разрывал хороший корабль, лакомился его внутренностями.
Билли отвернулся, чтобы не видеть этого. Он крался вперед. Палуба была полита чем-то черным и липким. Смола? «Какая смола, дурень! Кровь это!..» Кровь налипала на босые ноги, хлюпала между пальцев. Билли переступил через оскаленного мертвого матроса; кровавая волна полоскала волосы трупа.
Капеллан стоял на корме с раскинутыми руками, будто распял себя без креста. Он обернулся на звук шагов, и Билли увидел его безумные мутные глаза.
– Крылья! – прокаркал священник. – Черные крылья над рекой! Преклонитесь перед черными…
Билли прихватил его за сутану на спине, другой рукой подцепил между ног и кувыркнул через борт.
«Черные крылья убили Роху. Плохие крылья».
Легкие Билли горели огнем. Звякали пули, гудели ядра. «Сейчас мне оторвет голову, как Рохе, или клюнет пулей, или ужалит щепка… огромная деревянная оса». Билли представил тонкую пластинку дерева, с прозрачными крыльями и красными глазками на острой стороне.
Ядро угодило в пехотинца, заряжающего мушкет, и бедолага разлетелся на куски. Стрелки выждали, распрямились, прицелились, выстрелили по триреме и присели за сетки.
