Но что делать со всем остальным? Эти его взгляды, странная манера улыбаться так интимно, его слова, будто он до смерти меня боится, эти его ехидные замечания — еще никто и никогда себе со мной такого не позволял, — и, наконец, этот электрический ток, пробегающий между нами.
Я никогда не влюблялась, даже в мою бытность в колледже, никогда не верила в легенды о том, что одни парни целуются лучше других. Но, черт побери, уж что-то, а целоваться он умеет! Он целуется так, как, по-моему, целуют друг друга мужчины: грубо и в то же время сладко, а еще любяще, как равные с равными, когда каждый обладает одинаковым потенциалом для усиления и удовлетворения своего желания. Господи, я могла бы вот так часами целоваться с ним на заднем сиденье «шевроле»! Хотя разве парни целуют друг друга на задних сиденьях? Или все же целуют?
Так что, черт возьми, происходит?
Наконец-то мы подошли к позорному столбу. Хорошо. Он явно забеспокоился.
Три платформы, залитые ослепительным светом. На каждой раб, привязанный за шею к столбу, доходящему ему до подбородка. И длинная очередь из скованных рабов, дожидающихся своего часа. Причем только двое из них с завязанными глазами, а один — с кляпом во рту. И вокруг самая обычная для девяти вечера толпа: пять-или-шесть-стаканчиков-и-никому-не-надо-ехать-домой-так-как-мы-уже-дома. А на террасах за столиками сидели гости, те, кого не могло завести такое незамысловатое зрелище. Им не нужны были игры и гонки. Они считали, что это все глупости. И им было плевать, что сам процесс порки — это тоже шоу, причем очень шумное.
И еще, конечно, обычная фланирующая публика — человек сто, не меньше.
Хэндлер, резкий и грубый парень, которого я раньше не вплела, поставил Эллиота в строй, но тот постоянно вертел головой, чтобы посмотреть на тех, кого уже начали пороть, а потому хэндлеру пришлось в воспитательных целях применить плетку.
Я подобралась поближе. Мне очень хотелось собственноручно его заковать, но хэндлеры делали это гораздо профессиональнее: практики было больше. Я подошла уже совсем близко и остановилась, чтобы не мешать.
Эллиот бросил на меня затравленный взгляд. У него даже слегка задергалась щека, а лицо густо покраснело.
Хэндлер опоясал ему грудь толстым белым кожаным ремнем, а затем связал руки за спиной. Я видела, что это привело Эллиота в невменяемое состояние. Взгляд его помутился, он смотрел на собравшихся совершенно дикими глазами.
Я с трудом сдержалась, чтобы не коснуться его, — пришлось даже стиснуть руки, дабы никто не заметил этого жеста. И все же я погладила его по голове, но он, не отреагировав на мою ласку, неотрывно смотрел на позорный столб, уголок его рта слегка подрагивал.
Когда хэндлер надет на него белый кожаный ошейник, я решила, что Эллиот так просто не сдастся, а будет бороться. И он явно собирался это сделать.
— Расслабься, — велела я.
Это был чудный, отделанный мехом ошейник, изящно поддерживающий подбородок, но делающий раба более беспомощным. Я заметила, как Эллиот стиснул зубы.
— Ты ведь уже проходил через это раньше… — сказала я, поглаживая его по спине.
Мне и самой все это не слишком нравилось, а его просто убивало отсутствие возможности опустить — даже повернуть — голову, чтобы посмотреть на меня.
— Завяжите ему глаза, — распорядилась я.
Он явно этого не ожидал и потому еще больше испугался. К тому же хэндлер, надевая на него повязку, грубо потянул за волосы. Эллиот словно окаменел. Я видела толстые прокладки под белой кожей, и легко могла себе представить, каково это — ощущать их на веках. Хэндлер затянул повязку потуже, и лицо Эллиота вдруг стало беспомощным, губы нервно шевелились: то сжимались в ниточку, то нервно подергивались.
Он весь дрожал, судорожно сглатывая, переминаясь с ноги на ногу.
Поднявшись на цыпочки, я поцеловала его в щеку. Он отстранился, еще больше ухудшив свое положение. Тело, стянутое ремнями, как будто распухло, руки рвали ремни, уголки губ опустились в горькой усмешке. Но это действительно его заводило: у него не было ни единого шанса скрыть эрекцию, как бы сердито он ни отворачивался.
Я снова поцеловала его, испытав при этом настоящий шок. Еще раз встав на цыпочки, я поцеловала его в губы. Он явно хотел отклониться назад, но не успел. И вот я прикоснулась к его полураскрытым губам — и снова разряд электрического тока.
Опомнившись, он опять отвернулся. Он окончательно потерял контроль над собой: яростно тряс головой, словно повязка сводила его с ума. Она смотрелась, как белые бинты на глазах, и с этой упавшей на глаза прядью он выглядел на редкость беззащитным: точно перебинтованный раненый мальчик.
— Лиза! — прошептал он, с трудом шевеля губами. — Сними повязку! Сними ошейник! Остальное я еще как-то смогу пережить.
Лицо его налилось кровью, и он сделал отчаянную попытку освободиться от пут. Хэндлер сердито пнул его, заставив раздвинуть ноги.
— Ш-ш-ш, — сказала я, прижавшись к нему всем телом и снова поцеловав. — Тебе ведь и раньше завязывали глаза. Ты сможешь, ты выдержишь.
— Но только не сейчас. Только не здесь, — выдохнул он. — Лиза, сними это немедленно. Это уж слишком!
Потом он вдруг замер, как будто считал до десяти, чтобы успокоиться: пот градом катился у него по лицу.
— Я поставлю тебя в начало очереди, — сказала я. — Тебя будут пороть следующим. И все будет не тяжелее, чем та порка в спальне.
— С одной лишь маленькой разницей, что порка будет на глазах у целой толпы. Они меня будут видеть, а я их нет.
— Если сейчас же не замолчишь, я заткну тебе рот!
Похоже, я попала прямо в точку. Он ни за что не хотел этого допустить. Он стоял молча, явно борясь с собой. И когда я обняла его, то даже не попытался отстраниться. Он сломался. Я опять поднялась на цыпочки, и он поцеловал меня в голову.
Меня захлестнула волна такого острого желания, что я с трудом сдерживалась. Сделав знак хэндлеру, что можно начинать экзекуцию, я постаралась спрятать лицо, чтобы никто ничего не заметил. Мне совсем не нравилась жестокая затея, но ведь он именно за этим сюда и приехал, черт бы его побрал, и именно этого так хотел, а я не смогла ему отказать. Какого черта, я уже не знала, что происходит на самом деле!
Неожиданно я почувствовала глубочайшее отвращение ко всему происходящему, всю неестественность этого действа и одновременно испытала возбуждение от привкуса запретного, нестерпимое желание при виде его беспомощности… Да желание никуда и не исчезало. И он это прекрасно знал, так как эрекция у него оставалась такой же сильной. Но он явно был на грани и мог вот-вот сорваться.
Все нормально, Эллиот! Просто более близкое знакомство с первоклассным Клубом.
— Ты хочешь угодить мне, — прошептала я ему на ухо. Настоящая госпожа только так и должна говорить. Я могу даже претендовать на академическую награду. — Скажи «да». Я хочу это слышать.
