– В обоз с товаром полезайте. До Нугора довезем, а там, глядишь, кому еще на хвост припадете. Ты, видать по всему, за старшего?
Старик кивнул.
– Как величать надобно?
– Тихоном величай.
– Добре, Тихон, а меня – Радомир. Хочешь, Радом зови, не в обиде буду.
Старик расплылся заискивающей улыбкой:
– Здоровья тебе, Рад! Я уж помолюсь, чтобы ярмарка славная твоей семье вышла.
– На том и договорились, старец Тихон, – кивнул глава.
Старик махнул короткой рукой, девки, не глядя на Радомира, поспешили к обозу. И только бледный шел не спеша, на секунду остановился рядом с Радомиром и бросил всего один взгляд. Конь под главой нервно переступил с ноги на ногу, а у самого Радомира сковало душу. Будто бледный в нее саму глянул и вывернул наизнанку.
«Его первого, ежели что, нежити и отдать».
Он хотел было хлестануть наглеца, дабы не взирал так на главу, да только тот уж ушел. И когда успел? Радомир и не приметил. Оглянулся, привставая в стременах. Бледный подходил к телеге, в которой уже устроились старик и девахи. Походка ровная, уверенная, так даже его охотники не ходят. Радомир перевел взгляд на Марью. Та хмурилась, смотрела на чужаков из-под бровей.
«Зря взял их», – подумал Радомир, чувствуя, как под ним нервно начал перебирать копытами гнедой. И Марья неспроста косится. Недоброе чует. А чуйка у нее хорошая. Она лихое дело по запаху различает. Но тут что-то другое, не на бледного смотрит жинка, нервно теребя поводья, хмурится не на старика карлика, а на девку русую, с ненавистью так и прожигает пылающим взглядом. И чего это она?
На всякий случай кивнул одному из охотников. Тот отделился от группы и встал за телегой. Так-то оно лучше будет под присмотром.
– Двигай! – прикрикнул Радомир и ударил плетью. Гнедой хрипнул возмущенно, но дрожать перестал и почти сразу перешел на рысь.
Ближе к закату показался высокий забор. Широкие врата закрыты. На вышках зевающие молодцы.
Древ – небольшая деревенька. Не слишком гостеприимная. Чужаков сторонятся. Но другого постоя на пути не будет.
– Здесь заночуем! – прикрикнул Радомир.
Путники всю дорогу не говорили ни слова. Бледный сидел, накинув на голову капюшон так, что лица видно не было. Старикан ерзал и все засовывал руку за пазуху. Один раз обернувшемуся Радомиру почудилась высунувшаяся из-под руки коричневая мордочка мелкого зверька. И тут же спряталась. Девахи сидели, тоскливым взглядом провожая тропу. «Да чего радоваться? – мысленно подметил глава. – Никак женихаться везут, а там кто попадет, немыслимо. Быть женой соглядатая, оно, конечно, для слабой деревеньки добро. А вот каково жинке-то? Иной раз посмотришь, вроде и человек, а как обернется – жуть. Да и как по-другому-то, они ж нелюди, бесы. А откуда у беса любовь или жалость? Не будет счастья девчонкам, оттого и смурные, неразговорчивые».
Марья поглядывала на них и хмурилась. Ее взгляд не нравился Радомиру, он чаще оглядывался, присматривался к невестушкам. И чем чаще он озирался, тем мрачнее становилось лицо Марьи. А он уж и не смотрел на нее, все приглядывался к русой. Вроде и невзрачная. Лицо блеклое. Но если присмотреться… От их девок отличается. Руки, выглядывающие из-под плаща, вовсе и не худы, белы, тонки, как лучина. Такую защищать, а ее – бесам. Вторая хоть и краше, а глаза темные, невзначай как глянет, прожигает. Видать, бледный – брат ей, у обоих взгляды тяжелые, – сравнивал Радомир. А сам все к русой возвращался и мыслями, и взором, чувствовал себя вроде даже постыдно, будто не просто рассматривал – любовался уже. А ведь он даже не видел, что там под плащом скрыто. От этой мысли в жар бросило. Радомир встряхнул головой, что его конь. Ишь, какие мысли возбудила девка-то. Он про себя засмеялся. Может, и неспроста Марья ненавистью лютой на невестушку смотрит, чует сердце жинкино.
Он остановил гнедого и крикнул:
– Открывай, Радомир из Гринадежа, с обозом!
– Много вас? – полюбопытствовали из-за ворот.
– Пять девок и мужиков шестеро. Да смирные мы, утром далече пустимся. Что ты как первый раз… – Радомир спешился.
Ворота приоткрылись. С верхотуры неприветливо смотрели дозорные. Луки на изготовку держали.
– Так времена нервные пошли. Сегодня всю ночь нечисть вокруг шастала. Северные ворота разбили. Трех коров живьем съели. Сторожку разнесли, хорошо, егерь в ней уж три ночи не ночует. Нечисть по краю шастает. При свете дневном выходить не боится, – принял поводья низкий мужик с заплывшим глазом и косой мордой. – Обоз загоняй, да к Данке ступайте, у нее хутор свободен, примет. Только деньгами не возьмет, нынче меха в цене.
– Будут ей меха, – кивнул Радомир, пропуская обоз. – А ты мне скажи, Крив, чего это нежить распоясалась? Сами ночь с грехом пополам пережили. Може, чего слышал?
– Так слухи ходят, будто ведьмы в Велимире объявились. Видели-де люди знающие, как сквозь сумрачную пустошь шли. А опосля в поселке, что у пустоши, поля чернью покрылись. Точно ведьмы. Вот нечисть и повылазила… Она ж их ведьмовского рода…
– Вон оно как!
Радомир задумчиво покосился на спрыгивающих с обоза привеченных путников.
«Не может быть! – мелькнуло в голове. – Угораздило. Авось не они. Не похожи девки на ведьм! Не злые вроде, нелюдимые, эт да…»
Обернулась русая, на лице мелькнула усталость.
«Все же есть в ней что-то», – поймал себя на мысли Радомир и тут же перевел взгляд на Марью. Та расседлывала коня. Юркий мальчишка, сын Крива, крутился рядом, помогая снять седло. То было почти с него размером, но он пыхтел, а стянув, поволок его к стойлу.
– А вы никак на ярмарку в Нугор? – хромая, подвел к коновязи гнедого Крив.
– Туда, – кивнул Радомир.
– Вот еще говорят, что совсем плохо в Нугоре. Вроде как соглядатаи там на каждом шагу. Ведьм ищут.
– Вот даже как!
Взгляд так и не сходит с русой. Старец Тихон вел ее к дому Данки. На мгновение ветер раскрыл полы, под ними мелькнули мужицкая рубаха и штаны, заправленные в высокие сапоги. Разве ж на смотрины в мужицкой одеже ездят?
Крив направился к стойлу. Махнул по дороге мальчугану, тот зевнул и бросился помогать отцу.
Радомир свернул. Чуть дальше дома Данки посреди улицы колодец. К нему он и двинулся.
Скинул ведро и зачерпнул воды, вылил на голову. Остудился. Вот так, хорошо, иначе с горячей головой да в хату. Еще зачерпнул. Умыл лицо.
«Будь что будет. Авось и правда не они!» Рукавом вытер лицо и пошел к хате Данки. Перед дверью остановился. Марья стояла у коновязи, стряхивала пыль с сапог. Ощутив взгляд Радомира, подняла глаза. Ненависти в них не было, лишь тревога. Тяжелая и глубокая. Он привык ей доверять, ее чутью. Но сейчас отвернулся, вытер ноги о тряпку у порога и вошел в хату, уже не видя, как жена сокрушенно покачала вслед головой, а в глазах мелькнул страх.
