– Спасибо, – кивнул Иван и отступил. Он был, конечно, человек наивный, но не настолько, чтобы верить фразе, начинающейся с «ради ваших интересов».
– Я ведь могу и переквалифицировать статью на первую часть, а там до пятнадцати лет, почитайте сами, – бросил прокурор.
Иван в ответ только рукой махнул.
…В этот раз он летел с незнакомым экипажем, но мужики знали про его печальную ситуацию, поэтому категорически не приняли свою законную бутылку и позвали в кабину, но Иван сам не пошел, чтоб не бередить душу.
Сидел на месте стюардессы и вспоминал, как после катапультирования к нему приходили товарищи по службе и комполка, жалели и убеждали, что он не сделал никакой ошибки, а совсем наоборот. Ставили его в пример, что разобрался в ситуации и принял своевременное решение, а не стал бороться за машину до последнего и не погиб вместе с ней. Почему же на гражданке иначе? Почему им готовы впаять по пятнадцать лет, в сущности, за то, что остались живы? Да, в общем, три или пятнадцать, не так уж и важно, любая отсидка – крушение жизни, якорь, который навсегда привяжет тебя ко дну. Летать не будешь, на приличную работу не возьмут, так и придется до смерти разгружать плодово-ягодное вино в ближайшем гастрономе.
Папа, ясное дело, откажется от деклассированного сына, и Лиза тоже неизвестно, захочет ли опускаться на дно вместе с мужем. Уйдет не ради себя, так ради Стасика, чтобы у ребенка перед глазами не маячил пример деградации.
Настоящий офицер в такой ситуации застрелился бы, не дожидаясь суда, а он струсил.
Иван тряхнул головой. Судья подарила ему еще три дня жизни, и надо их прожить хорошо и радостно, не тревожась о будущем.
Утром Лиза ушла на работу, а он повел Стасика «на кровь». Ивану было жаль ребенка, которому ни за что ни про что будут колоть палец, но Лиза с Ольгой Васильевной всегда перестраховывались и назначали контрольные анализы после болезни.
Иван держал в своей руке тонкую маленькую руку и приноравливался к походке сына. Смирять свой шаг было непривычно, и так странно, что он не умел этого раньше…
Стасик шел бодро, раз только застрял возле огромного рыжего кота, непонятно каким чудом закрепившегося на узком карнизе. Кот щурился под лучами солнца и неторопливо водил хвостом, будто говорил, что я вас всех, конечно, презираю и мир в целом отвратительное место, но день выдался на удивление недурной, так что ладно.
– Ладно, – сказал Иван коту, и они со Стасиком пошли дальше.
В поликлинике, темном старинном особнячке, красивом, но мало приспособленном для нужд медицины, было сумрачно, а очередь в лабораторию едва умещалась в узком коридоре. Иван хотел занять и отойти, но мамочки довольно нервно ему сказали, что здесь так не делается, очередь живая, пришел, так стой.
Все стулья были заняты, и Иван прислонился к стене, частично загораживая собою портрет своего тезки Ивана-царевича. Наверное, к лучшему для детской психики, потому что художник придал своему герою такой безумный взгляд, что Ивану сделалось не по себе.
Стасик сразу нашел себе товарищей из ребятишек в очереди, и они стали с пользой проводить время, гоняя по тесному коридору.
Иван рассеянно следил за сыном, а в голову все лезли мысли о суде и колонии, хоть он и дал себе зарок эти три дня жить настоящей минутой.
Он прекрасно знал пословицу, что от тюрьмы да от сумы не зарекайся, но перспектива угодить за решетку представлялась ему такой же реальной, как полететь на Луну, причем без помощи космического аппарата. В тюрьме сидят особые люди, представители другой породы, не такие, как он. И вдруг, пожалуйста… Как он там выживет, в колонии и воздух-то, наверное, другой, не приспособленный для законопослушного человека.
В училище он тоже жил в казарме, и первые три года нельзя сказать что пользовался полной свободой. Ребята тоже были разные, и агрессивные встречались, и дедовщина известна ему не понаслышке. Умеет он жить в замкнутом мужском коллективе, но в училище он гордился собой, а в тюрьме придется стыдиться. Поможет ли уверенность, что он осужден несправедливо? Трудно сказать. Раньше не помогало. Когда отец бойкотировал его, Иван все равно чувствовал себя последней тварью, недостойной жизни, даже если твердо знал, что ничего плохого не совершил.
Из-за двери лаборатории непрерывно доносился детский плач, одна девочка кричала так пронзительно, что у Ивана заложило уши. Родители тоже кричали, и почти все одно и то же: «Если не прекратишь, я тебя отдам тете!» И «не выдумывай, тебе не больно». Иван знал, что не больно, но ведь и у него самого сердце противно сжималось каждый раз, когда ему на медкомиссии кололи палец.
Стасик сказал, что он уже взрослый и сам прекрасно справится, поэтому папа пусть ждет его в коридоре, но Иван все равно зашел просто поддержать.
Сын поздоровался, с видом опытного бойца сел на стульчик и протянул руку лаборантке.
Стоя в дверях, Иван смотрел, как медсестра сжимает сыну палец, протирает спиртом и быстро бьет скарификатором. В ушах вдруг зазвенело, загудело, откуда-то выплыло зеленое облако, закрывая перед ним набухающую каплю крови, и тут же все завертелось, поплыло, и оставшихся крох сознания хватило только чтобы тихо осесть по стеночке, а не рухнуть на стеклянный шкаф.
Потом в нос ударил резкий запах и кто-то стал бить его по щекам. «Ну бьет и бьет, надоест – перестанет», – рассудил Иван, которому не хотелось возвращаться из пустоты, уютной как ватное одеяло. Но удары продолжались, и пришлось открыть глаза.
Его окружали встревоженные женщины в белых халатах.
– Очухался, – злорадно сказала одна и сунула ему под нос ватку с нашатырным спиртом. Иван покорно вдохнул. – А я вам сто раз говорила, нечего сюда папаш пускать.
– Ладно, ладно… – Круглая старушка в тяжелых очках пощупала его пульс. – Просто обморок. Но кто бы мог подумать, что у такого героического ребенка папа окажется такой хлюпик!
Иван завертел головой в поисках своего героического ребенка. Стасик сидел на стульчике и смотрел на отца с озадаченным видом. Иван улыбнулся ему и попытался встать.
– Сидите-сидите еще минуточку. Я принесу сладкого чаю.
– Да все нормально со мной, не беспокойтесь.
– Вижу, вижу. Нет, молодой человек, вы явно не в своего сына пошли, – усмехнулась злорадная, снова ткнув ватку Ивану под нос. – Стасик у вас уникальный человек, уж чего мы с ним только не делали, а ни одной слезы не проронил. Боевой, бесстрашный, а вы что? Иголочку увидели и с копыт долой?
– Да, я вообще позор семьи, – согласился Иван.
– Нате, пейте, – старушка подала ему чай в белой эмалированной кружке с арбузиком на боку. Иван покорно выпил теплую сладковатую жидкость и встал.
– Как вы себя чувствуете?
Иван прислушался. Голова не кружилась, не мутило. Он прижал пальцы к запястью другой руки. Пульс вроде ровный. Он сказал, что все в порядке, забрал Стасика и ушел.
