– То есть вы считаете, что подсудимый Зайцев принял правильное решение, удалив вас с вашего рабочего места?
– В отсеке шасси тоже мое рабочее место!
– Ну хорошо, свидетель, расскажите, что было дальше.
– Так что… Я там завис, как сучка над пропастью, лупил уже чем попало, но эта зараза встала намертво. Ну а там слышу, мужики зовут, подтянулся, сел, как вы говорите, на рабочее место.
– Вы видели показания топливомеров?
– Конечно, первым делом посмотрел.
– И? – Бабкин принял картинную позу «смотрите, я весь обратился в слух».
Ирина поморщилась. Ее вообще в жизни мало что раздражало так сильно, как дешевое кривляние, а в исполнении Бабкина оно выглядело просто невыносимо глазу.
– Приборы показывали тысяча шестьсот. Точнее, уже тысяча пятьсот с чем-то, второй двигатель пока еще работал.
– И вы хотите сказать, что не запомнили точную цифру? – Теперь Бабкин был само недоверие и скорбь.
– Да, я хочу сказать, что не запомнил точную цифру, – огрызнулся бортинженер, – у меня, знаете ли, было в этот момент много других срочных дел, например, перезапустить двигатель. Я просто отметил, что топлива еще полно.
– Однако экспертиза говорит обратное. Припомните получше, Павел Степанович. Возможно, вы не обратили внимания на показания приборов, или же там были совсем другие значения.
– Я говорю, как было.
– В таком случае позвольте напомнить вам об ответственности за дачу ложных показаний.
– Спасибо, я в курсе.
Бабкин так сокрушенно покачал головой, будто первый раз в жизни видел нечестного человека, и сказал, что вопросов больше не имеет. Похоже, он намеренно прекращал допрос до того, как свидетелям предстояло рассказать о том, как пилоты виртуозно приводнили терпящий бедствие самолет.
Ирина хотела отпускать бортинженера, но тут неожиданно вмешался научный атеист:
– Скажите, пожалуйста, вот вы утверждаете, что топливо было…
– Было-было! – перебил бортинженер. – И по приборам, и по расчетам. Лев Михайлович по северной привычке всегда с перебором заправляет, ведь керосин как страхование жизни, лучше, когда он есть и не нужен, чем наоборот. На Севере хорошо, если обгонишь буран, а если нет? Основной аэродром закрылся, пока на запасной шел, там тоже видимость ноль, и что тебе делать? Тут-то НЗ и выручает. Вот, вообще говоря, судьба… Всю жизнь боялся недостатка, а пострадал от избытка.
– И тем не менее топлива в баках не оказалось.
– Вот уж не знаю, куда оно могло деться. Самолет, товарищи, это вам не автомобиль, – приосанился Павел Степанович, – хотя бы потому, что мы не можем, когда кончается керосин, встать на обочине и проголосовать с канистрой, брат, плесни чуток до заправки доехать. Для самолета топливо – это как воздух для человека, поэтому мы самым тщательным образом рассчитываем необходимое его количество для полета.
– И каким образом? – не унимался атеист.
– Грубо говоря, нам нужен запас топлива на прогрев, опробование двигателя и руление, плюс запас на взлет и посадку, плюс на полет по маршруту, и самое главное, навигационный запас топлива, то есть резерв на случай изменения плана полета, ну еще невырабатываемый остаток. Навигационный запас топлива должен обеспечить полет от аэродрома посадки до запасного аэродрома и полет в течение получаса до захода на посадку. А лучше и подольше, лишь бы только не превысить максимальный взлетный вес.
– Ирина Андреевна, – Бабкин вдруг поднялся со своего места, – а вам не кажется, что свидетель берет на себя функции эксперта?
– Нет, не кажется, – отрезала Ирина. – Павел Степанович, продолжайте, пожалуйста.
Бортинженер пожал плечами:
– Так а что? Сами на карте посмотрите, где Ленинград, где Москва. Грубо говоря, у нас в баках было топлива, чтобы долететь от Таллина до Москвы и в Ленинград, а мы сразу пошли на Ленинград. Срезали будь здоров, и должно у нас было топливо остаться, сами-то как думаете? Даже с учетом, что мы шли на предельно малой высоте и с выпущенными шасси. Кстати, прежде чем пойти в отсек шасси, я посчитал, что нам еще минимум три круга придется сделать.
– Тогда, возможно, они доверились вашим словам и перестали смотреть на приборы? – спросила Мария Абрамовна.
– Товарищи, да посудите сами! – вскричал бортинженер. – Пилоты оба высочайшего класса, опытные, хладнокровные, знают, что у них пятьдесят жизней за плечами. Задача, по сути, выполнена, запасной аэродром достигнут, контакт с наземными службами установлен. Метеоусловия – лучше не бывает. Осталось только одно – выработать топливо, чтобы при посадке на брюхо самолет не загорелся. Одна-единственная, по сути, задача, но пилоты почему-то перестают контролировать показания топливомеров. Я вот даже и не знаю, что такое их могло отвлечь…
Подсудимый Зайцев засмеялся.
Ирина налила себе воды и выпила маленькими глотками. Если она хочет вынести нужный приговор, нужно отпускать свидетеля как можно скорее.
– Я уже молчу, что собственными глазами видел, ибо для вас, похоже, это не аргумент, – горячился бортинженер, – нет, в самом деле, товарищи, все мы люди, все мы человеки, и бывает, что допускаем страшные ошибки. Трагические, без преувеличения можно сказать, но обычно это происходит в первые секунды, в хаосе, когда ты еще не разобрался в ситуации, а на рефлексах отреагировал, или страхом тебя парализовало, такое тоже бывает. Но тут-то, товарищи судьи! Острота момента пройдена, положение понятно, решение принято. Чего бы вдруг с ума сходить, причем обоим сразу?
Нет, этот свидетель не помощник, надо гнать его с трибуны, вздохнула Ирина, а вслух сказала:
– Павел Степанович, давайте уточним. Вы утверждаете, что после отказа двигателя лично видели показания топливомеров?
– Да.
– Собственными глазами? Возможно, вам сообщил эти показатели командир или второй пилот?
– Нет, я видел сам, что по приборам остаток топлива еще полторы тонны.
– А вы как специалист можете объяснить несоответствие показаний фактическому остатку топлива?
– Господи, да масса вариантов!
Раздался грохот отодвигаемого стула, это Бабкин встал и громко откашлялся:
– Разрешите вам напомнить, Ирина Андреевна, что суд не рассматривает предположения и гипотезы.
– Это синонимы, – уточнила Мария Абрамовна, кажется, машинально.
– В суде мы оперируем фактами и экспертными заключениями, и я очень сильно сомневаюсь, что нам стоит тратить время, слушая, пока свидетель изложит всю массу вариантов, не имея для этого ни нужной квалификации, ни знания фактов.
Ирина вздохнула. Бабкин гад конченый, но когда прав, то прав.
Она отпустила свидетеля и объявила перерыв на полчаса.
Из головы не шли слова бортинженера: «Острота момента пройдена, положение понятно, решение принято». Да, когда это так, действительно, наверное, становится легче… А в ее жизни пока ровно наоборот. Решение не принято. Она все медлит, мечется, то накрывает любовь к малышу, то тревога за Егора и Володю, то кажется, что она справится одна, то что, наоборот, не имеет права лишать сыновей счастливого и спокойного детства ради нового ребенка. Мотает ее из стороны в сторону, она надеется, что как-нибудь оно разрулится само, а между тем никто за нее этого решения не примет. Даже Гортензия Андреевна не поможет. Яну она решительно настроила рожать, а с Ириной отмолчалась, ушла от ответа. Мол, трудное положение, Ирочка, думайте… А думать-то уже и сил не осталось!
