– Я правда с сыном сижу. Жену с работы не отпускают, ну а я пока все равно отстранен… Надеюсь, в понедельник нас выпишут, я тогда во вторник прилечу. Годится?
В трубке помолчали, потом откашлялись.
– Иван Николаевич, следствие всегда сталкивается с некоторыми сложностями, когда обвиняемые проживают в другом городе. Самый простой способ справиться с ними – это поместить обвиняемого в СИЗО, чтобы он всегда был под рукой для производства следственных действий. Но я, Иван Николаевич, не хочу создавать вам лишних проблем и надеюсь, что вы ответите мне тем же.
– Да конечно, я сам хочу побыстрее со всем этим разобраться, – заверил Иван, – но я же не знал, что понадоблюсь вам, вот и взял больничный.
Потеплевшим тоном следователь сказал, что ждет его во вторник, но если Иван не приедет, то последствия для него окажутся самые неблагоприятные.
Иван вернулся к своей курице, думая о том, что такое нехорошее могла показать экспертиза, проведенная в рекордно короткие сроки. Впрочем, чему удивляться, самолет же в этот раз не надо собирать по кусочкам. С другой стороны вода воздействует на технику не менее разрушительным образом, чем удар об землю.
Ему вдруг будто с размаху дали в солнечное сплетение. Перехватило дыхание, и голова пошла кругом от мысли, что одно неверное движение, и сейчас была бы не курица и веселое бульканье щей, а тьма. Одна секунда, один градус, пара километров туда-сюда – и все.
Иван опустился на табуретку. Откажи второй двигатель одновременно с первым, они до реки бы не дотянули, упали в городской черте, забрав с собой не только пассажиров, но еще сотни жизней.
– Папа, ты что? – Стасик заглянул ему в глаза.
Иван заставил себя улыбнуться:
– Все в порядке, просто задумался. Ну что, товарищ второй пилот, затянем газ?
– Затянем!
Наваждение прошло. Вероятно, это и было то самое «накатит», о котором предупреждал начальник авиаотряда, и оно совсем не понравилось Ивану. Что он, трус или девушка, что ли, поддаваться такой ерунде?
Он сел чистить картошку, Стасик тоже попросился, но Иван не дал. Дед приучал, чтобы «не рос белоручкой», только кончалось это обычно порезанными пальцами и диагнозом «неумеха».
Стасик, кажется, расстроился, и Иван вдруг подумал, что бедный ребенок живет в узком диапазоне между «белоручкой» и «неумехой», а суть ведь в том, что у них просто нет достаточно маленького ножа. Вот и вся премудрость.
Вспомнив, что у него где-то валялся перочинный ножик, Иван отправился на поиски и действительно обнаружил его в ящике письменного стола, где Лиза хранила квитанции за квартиру.
Лезвие туго, но открылось, Иван проверил, что само оно не сложится, на всякий случай обмотал стык изолентой и вручил сыну орудие труда.
Через несколько минут стало ясно, что у Стасика получается лучше, чем у отца, и кожуру он срезает гораздо тоньше, так что Иван тоже подтянулся.
Он хищно следил за движениями сына, готовый подстраховать, и думать о следователе было некогда, но когда кухня была прибрана, картошка ждала своего часа, суп томился на минимальном огне, а курица мирно запекалась в духовке, распространяя по квартире весьма аппетитный аромат, Иван ощутил, как в сердце ледяной лягушкой заползает нехорошее предчувствие.
Они всем экипажем ждали результаты экспертизы, но не со страхом, а с интересом. Что вывело из строя двигатели? Птицы? Возможно, и даже скорее всего, они ведь летели на предельно малой высоте, но иначе с неубранными шасси нельзя, так что вины экипажа нет, если птиц засосало в двигатель. Они же пшено и хлебные крошки по лопаткам не рассыпали, мол, цып-цып, давайте сюда.
Нет, экипаж состоял из здравомыслящих людей, поэтому сразу стал ждать наказания, но предполагалось, что все сведется к профилактическому беспредметному разносу типа «вы козлы!». При желании можно придраться к записи переговоров (это всегда можно), но за изучение самолета Иван был спокоен. То, что в стойку шасси вкрутили бракованный болт, стало ясно еще во время полета, но тут они точно ни при чем, потому что при предполетном осмотре никак не могли это выяснить.
Весь полет они работали по инструкции, согласовывая свои действия с землей, тут их не упрекнешь. Нет, совершенно непонятно, что именно неблагоприятное для них могла обнаружить экспертиза. Наверное, следователь просто запугивает, чтобы Иван бодрее предстал пред его ясные очи. А то если не застращать, то он и не приедет подписать бумаги, придется самому к нему тащиться, а не хочется.
Иван успокоился и не стал звонить Льву Михайловичу, чтобы лишний раз не дергать деда. Лучше все выяснит во вторник и тогда уж доложит по существу.
Бояться нечего, старые летчики рассказывали, как их гоняли к следователю и за гораздо менее эпические происшествия, кровь пили, нервы мотали, а потом ничего, обходилось. Такой уж порядок, хочешь летать – терпи.
Обычно Иван спал мирно, без приключений, а тут вдруг приснилось, что он снова в самолете и Лев Михайлович говорит, что они никуда еще не сели, а он просто на секунду задремал. Иван схватился за штурвал и понял, что тот не поддается, стоит мертво. Он обернулся к Павлу Степановичу, чтобы расклинил, но тот молча вышел из кабины. Вода вырастала стеной и неслась Ивану прямо в лицо.
Наверное, он вскрикнул во сне, потому что жена не спала, а внимательно смотрела на него, когда он сел в постели, еще не совсем понимая, где сон, где явь. Сердце билось как бешеное, на спине противно выступил холодный пот, зато во рту будто полно горячего песка.
Лиза молча потрогала его пульс, покачала головой, встала и принесла из кухни стакан воды. Иван выпил, стало немного легче.
– Корвалолу, может? – спросила Лиза.
Иван покачал головой:
– Я что, бабушка, по-твоему?
Лиза снова пожала плечами:
– Бабушка не бабушка, а хоть поспишь нормально.
Иван лег и демонстративно накрылся одеялом с головой, показать, что и без всяких лекарств уснет сейчас прекрасно.
Лиза тоже легла, отчего диван привычно и тоскливо скрипнул. Давно следовало его поменять, но ни у кого не хватало времени этим заниматься. Иван поворочался в своей ямке, но сон не шел.
Он вынырнул из-под одеяла и приподнялся на локте:
– Слушай, Лиза, а ты меня почему ни о чем не спрашиваешь?
– В смысле?
– Ну вот меня отстранили из-за аварийной посадки, неужели тебе не интересно?
– Интересно.
– Так что молчишь?
Она вздохнула:
– А что говорить? Захотел бы – сам рассказал.
– Ну я же муж твой все-таки. Могла бы и спросить.
Лиза повернулась к нему. В сумраке он едва различал ее лицо и не мог понять, хмурится она, или улыбается, или просто злится, что он не дает уснуть своими дурацкими вопросами.
