По существу, Иван разделял негодование отца, просто не считал, что надо нападать на измученную женщину, если ее мнение не совпадает с твоим. Свое дело Ольга Васильевна знает туго, а факультативно имеет право пороть любую чушь. Главное, она помогает Стасику, а там пусть хоть в НЛО верит, на здоровье.
После ухода врача Иван понесся на рынок, размахивая сеточкой, и в голову ему полезли не самые приятные мысли.
Иван вспомнил собственное детство, темную и тягостную череду дней, в которые родители его не замечали. Поводом к бойкоту служили порой самые, на взгляд Ивана, незначительные мелочи: двойка по математике, недостаточно чисто убранная комната, разбитая тарелка или просто дерзкий, по мнению отца, ответ. Оправдания типа «я случайно» не принимались. Двойки и тарелки были результатом недопустимой расхлябанности и невнимательности, а ответы – целенаправленным оскорблением. Вынеся этот вердикт, отец замолкал, пока Иван не приходил с повинной. Мама явно не хотела участвовать в этих бойкотах, она по-партизански целовала его и обнимала, но официально поддерживала наказание.
Наверное, это была необходимая воспитательная мера, потому что если бы баловали, то из него не получилось бы ничего путного. Вырос бы изнеженный, капризный мужчинка, вечный мэнээс, и ничего больше. А так все-таки интересно пожил, послужил достойно, полетал на истребителе, а после травмы не пал духом, не спился, а освоил профессию гражданского пилота. Без отцовской закалки он бы этого не смог, но почему так ярко вспоминается сейчас это противное ощущение тоски и безысходности, преследовавшее его во время бойкотов?
Нет, он не заболевал, но в такие дни чувствовал себя немного неживым, чуть-чуть мертвым. Однажды он с очередной двойкой в портфеле брел домой, будто по колено в песке. Накануне в молочном прямо перед его носом кончился кефир, а отец решил, будто он заигрался и вообще не ходил в магазин, и, конечно, не мог стерпеть «наплевательское отношение», поэтому объявил бойкот, который, к огромному сожалению, не отменял ежедневного просмотра дневника, и Иван тащился еле-еле, предвкушая новую нотацию и наказание.
От тоски он не смотрел по сторонам и провалился в люк. Там оказалось совсем неглубоко, и трубы, на которые Иван приземлился, были обернуты чем-то мягким, так что он не ушибся. Пахло подвалом, но довольно терпимо, а дневной свет, проникавший через отверстие, освещал только небольшой пятачок, дальше все терялось в темноте, идти в которую казалось страшно. Иван для приличия покричал, а когда никто не пришел, сел на свой портфель и стал ждать смерти. Он знал, что задохнется, или съедят крысы, или тоннель затопит водой и он утонет, но все равно это было лучше, чем идти домой к отцу. Это было избавление. Просидел он так минут десять, показавшиеся ему, естественно, часами, потом пришли рабочие закрывать крышку, и один из них случайно глянул вниз и увидел Ивана. Вероятно, этот взгляд спас ему жизнь.
Мужики вытащили его, отряхнули, как умели, и он побрел на свою Голгофу. Один плюс в происшествии все-таки был: загаженное в канализации пальто затмило все остальные прегрешения, про дневник никто не вспомнил. Он попытался объяснить, что не виноват, что провалился случайно, но отец не стал слушать, ибо надо уметь отвечать за свои проступки. «Мне очень грустно видеть, сын, что ты готов лгать и фантазировать, лишь бы избежать наказания! Я думал, что научил тебя тому, что правда прежде всего, а ты, оказывается, трус и врунишка».
Иван так погрузился в воспоминания, что чуть не забыл, куда идет. Спохватился возле самых ворот рынка.
Он прошел вдоль ряда железных прилавков с навесами, огляделся и выбрал смуглого человека в белом фартуке, повязанном поверх черного ватника. Купил у него килограмм красных остроносых яблок, которые Стасик любил больше других, взял апельсинчиков и лимон для чая.
Развернулся, почти вышел с территории рынка, но сообразил, что раз сидит дома с ребенком, значит, ему и готовить. Следовательно, стоит прикупить приличных продуктов, чтобы максимально облегчить себе это дело.
В низком полутемном зале рынка на длинных мраморных столах были разложены куски свежей говядины. Иван не разбирался в тонкостях выбора мяса, и висящий на стене огромный плакат со схематическим изображением коровы ничем ему не помог, только напомнил фильм «Полосатый рейс». Иван засмеялся и попросил у полной тетечки с мощной кичкой на голове кусочек на суп, а на второе купил курицу. «Посыплю солью с перцем – и в духовку, – решил он, – а в суп капусты побольше накидаю, и отлично получится».
Прикупил заодно и кочанчик, жалея, что нельзя отовариваться так каждый день. Нет, в принципе, можно, но тогда все деньги будут уходить на еду, а ведь есть еще и другие статьи расхода. Вот и приходится Лизе стоять в очередях, выдумывать разные кулинарные хитрости, чтобы семья вкусно питалась. У отца, в принципе, есть льготы как у Героя Советского Союза, и как сотрудник райкома партии он тоже теоретически имеет доступ к дефициту, но папа не любит и стесняется этим пользоваться. Без очереди никуда не идет, даже в Эрмитаж, когда они прошлым летом возили Стасика посмотреть культурную столицу. Бесплатный билет да, а без очереди – нет. Иван как-то заикнулся, он и так не рвался лицезреть великое искусство, а еще полдня убить в очереди за билетами вообще казалось дикостью, вот он и стал подзуживать отца, мол, пошли, ты заслужил. Не ради себя, так ради внука. Лиза тогда вдруг огрызнулась: «Вот именно, Николай Иванович заслужил, а не ты, и только он имеет право решать, что делать со своими привилегиями. Так что стой и молчи». Иван и не думал, что его тихая жена способна дать такой суровый отпор.
Нет, папа у него отличный и воспитал сына правильно. Надо его благодарить, а не вспоминать старые обиды! Только он-то был парень здоровый и, что греха таить, туповатый, об его психику можно орехи колоть, а Стасик другой. Он в три раза умнее своего папаши, нервный, тонкий мальчик, наверное, гораздо тяжелее переживает дедовы воспитательные бойкоты.
Да, дед спуску не дает, несмотря ни на какие болезни. Правда, Лизу ему никак не удается перетянуть на свою сторону, и Иван тоже не поддерживает, потому что из-за работы и так видит сына три дня в неделю. Отец сердится, убеждает, что они всей семьей должны «искоренять недостатки» и «держаться единого курса», из-за этого у них с Лизой тоже бывают периоды дипломатической блокады, а Иван мечется между всеми, как какая-нибудь Швейцария.
Зимой Иван из-за погоды застрял в Таллине и наконец смог пробежаться там по магазинам. Купил Лизе сабо, о которых та давно мечтала, а Стасику урвал шикарную финскую куртку, голубую с красными полосками и с капюшоном, отороченным мехом, как у настоящих полярников. Сын пришел в восторг, торчал перед зеркалом, в мечтах, наверное, представляя себя покорителем Севера. И тут на беду Лиза решила, что это хороший повод помириться деду с внуком. То ли Стасик тогда мусор не вынес по первому свистку, то ли что-то еще столь же ужасающее совершил, но дед с ним не разговаривал.
Лиза сказала Стасику похвастаться деду новой курткой, сын явно не хотел, но пошел и в ответ получил презрительное «ты этого не стоишь».
Радость потухла мгновенно. Выйдя из дедовой комнаты, Стасик аккуратно повесил куртку в шкаф и ушел читать, не сказав ни слова.
