Вот не захотят Михеич и Петя сегодня работать, сядут с удочками на корме, и все. И что он тогда будет делать? На горло брать?
Впрочем, волновался Юра напрасно, команда встретила его вполне дружелюбно.
Поели пирожков от жены Михеича, которую тот называл «моя половина», и заняли рабочие места.
Слушая, как после его команды «мотор!» деловито и ровно застучали двигатели, Юра решил, что Букреев прав, все пройдет в штатном режиме, он спокойно выполнит задание и к семи вечера будет уже дома.
* * *
Просьбу Яна высшие силы удовлетворили лишь наполовину. Она действительно оказалась в соседнем с ним кресле, но не сама девушка, а ее бабушка. Колдунов немножко расстроился, а потом решил, что так тоже неплохо, главное, во время полета произвести на старушку хорошее впечатление, тогда она с удовольствием даст ему девушкин телефончик. В рамках этой стратегии Ян уступил ей место возле иллюминатора, хотя ему, впервые летевшему, очень хотелось посмотреть, как оно все происходит. Закинув вещи своей дамы на полочку, он удостоился благосклонной улыбки и понял, что дело идет на лад. В его же ряду через проход кресла занимали монашка и мальчик. Тот, ясное дело, сразу уселся у окошка и приклеился лицом к иллюминатору.
Низкорослая монашка не доставала до полки, и Ян протянул руку к ее сумке:
– Давайте помогу… – Тут он смешался, не зная, как обратиться к духовному лицу, и неловко закончил: – Товарищ.
– Спасибо, товарищ, – улыбнулась она, передав ему свою «Олимпиаду-80» и черную болоньевую куртку.
Ян сел. Стюардесса, не такая красивая, как внучка его соседки, но тоже очень ничего, объяснила правила безопасности, которые Ян слушал невнимательно, поэтому не сумел застегнуть ремень с первого раза. Старушка помогла ему с ловкостью, изобличающей опытную пассажирку.
Когда стюардесса раздала леденцы, Колдунов вкратце объяснил соседке, почему при взлете закладывает уши и как конфетки от этого помогают. Старушка ответила любезной улыбкой и быстро достала из сумочки голубенькую книжку «Нового мира». Ян намек понял и решил не форсировать события. Он откинулся на высокую спинку сиденья, вытянул ноги, насколько позволяло пространство, и стал ждать новых впечатлений, но самолет все не двигался, и внимание Яна невольно съехало на повседневные и не самые приятные мысли, на тот самый камешек в ботинке, который некогда вытряхивать на пути к цели.
Есть специальности, в которых путь до мастерства очень долог, ибо гениальность не заменяет в них практики и опыта, и хирургия относится к их числу. Следовательно, чем раньше начнешь и чем больше будешь заниматься, тем скорее станешь хорошим специалистом. Следуя этой максиме, Ян с первого курса стал ходить на дежурства, сначала в академию, а потом в городскую больницу, где у кафедры была клиническая база. Его рвение довольно быстро заметил доцент Князев, приблизил к себе, так что Ян буквально сделался его тенью. Ассистировал, писал истории и эпикризы, и к концу второго курса сделал свой первый аппендицит. Дальше пошло интереснее и веселее, Князев был человек не жадный, давал оперировать все, только работай. Он очень доходчиво умел объяснить, показать остроумный прием, вообще охотно делился секретами мастерства, при этом не обижался, если Ян ходил набираться опыта и к другим преподавателям. В общем, мечта, а не наставник.
Поглощенный работой, Ян очень нескоро заметил, что Князев щедр на операции, только если пациент – простой человек. Тогда он разрешал Яну оперировать даже такие сложные случаи, к которым Колдунов сам чувствовал, что не готов. Например, однажды Князев отправил его на тупую травму живота вместе с таким же неофитом, только не с третьего, а со второго курса, напутствовав, что, мол, пора тебе учиться принимать самостоятельные решения. Ян воспринял это как акт высочайшего доверия и не подумал, что Князеву просто лень подниматься с дивана из-за какого-то бича.
Тогда пришлось выполнить спленэктомию и ушить рану печени, и, успешно это проделав, Ян впервые почувствовал себя настоящим хирургом. А дальше понеслось – резекции желудка, тонкой кишки, толстой кишки, аппендэктомии, которые Ян к концу года бросил считать, и прочее и прочее… Но если поступал человек высокопоставленный, солидный или кто-то из членов его семьи, Князев сам принимался за дело, даже если там требовалось только подуть на больное место.
Яна, воспитанного в принципах равенства и братства, это немножко покоробило, но он быстро убедил себя, что иначе нельзя. Если большой начальник узнает, что его столь значимая для родины и партии жизнь доверена курсанту, то может и взбеситься, отчего пострадает вся кафедра. А лечить обычных людей Князев поручает Яну не потому, что ему на них плевать, нет, просто он доверяет своему ученику как самому себе.
Князев был идеальный наставник, но все же иногда Яну хотелось, чтобы он относился к простым пациентам чуть внимательнее. Потом это прошло.
Мастерство Яна крепло, и Князев решил проверить его на способность к научной работе. Ян сидел в архивах и библиотеках, научился создавать массивы данных и обрабатывать их, открыл наконец методичку по статистике, что согласно учебному плану должен был сделать два года назад, и неожиданно для себя самого увлекся. До этого он был уверен, что ничего интереснее, чем стоять у операционного стола, в жизни быть не может, а оказалось, что обобщать и анализировать данные тоже весьма увлекательно. Размышлять над всякими этическими нюансами стало некогда.
Этой осенью Колдунов на дежурстве делал обход послеоперационных больных и обнаружил, что у одного пациента наложена колостома, хотя, по мнению Яна, там имелись все показания для первичного анастомоза. Он еще раз пролистал историю, ответа не нашел и спросил у Князева, досадуя, что упустил какое-то важное обстоятельство или забыл противопоказание.
Доцент засмеялся, мол, состояние не позволяет.
– Как? – удивился Ян. – Он же по плану, обследованный, тяжелых сопутствующих заболеваний нет…
– Говорю же, состояние неудовлетворительное. Ну со-сто-я-ни-е, – произнес Князев по слогам и подмигнул.
Колдунов нахмурился, решив, что доцента веселит его глупость и недогадливость.
– Ладно, пойдем, – сжалился Князев, – все равно этот разговор с тобой давно назрел.
Он провел Яна к себе в кабинет, плотно прикрыл дверь, позвонил по местному в приемник предупредить, по какому номеру искать дежурного хирурга, и, улыбаясь, достал из шкафа бутылку такой красоты, какой Ян даже на картинке не видел. Тяжелые хрустальные рюмки с серебряным донышком глухо стукнули о столешницу, Князев налил в них до половины темной, как осенний вечер, жидкости, и запахло чем-то тонким и чужим.
– Виски требует другой посуды, ну да ладно, мы с тобой сан фасон. – Отсалютовав, Князев осушил свою рюмку. Ян чуть пригубил, помня, что впереди у него непростая ночь.
Доцент вопросительно приподнял бровь.
– У меня дежурство, мало ли что…
– Ах, Ян, как ты еще молод и невинен, – Князев утер воображаемую слезу. – Вот смотрю я на тебя и думаю: неужели двадцать лет назад я был точно таким же? Будто вчера, но разок моргнул, и вот я уже пожилой циничный дядечка, и знаешь что? Мне не жаль, потому что всему свое время.
