В одну из особенно горьких минут он обнаружил, что ножки у бортпроводницы Наташи в точности как у Таньки. Ну а там уж присмотрелся.
На лицо Наташа была средненькая, ничего особенного, разве что улыбка хороша, зато фигурка – прелесть. Легкая, точеная, и двигалась Наташа, будто танцевала, стремительно и плавно. Аккуратист Лев Михайлович любил придраться к внешнему виду своего экипажа: то не пострижен, то ботинки не до зеркального блеска начищены, но и он при виде Наташи склонялся в немом восхищении, такая она была ладненькая, костюмчик без единой складочки, гладкая прическа, волосок к волоску, на белых перчатках – ни пятнышка.
Поговаривали, что жизнь у нее не слишком легкая, она старшая из троих детей в семье, где отец горький пьяница, но сама Наташа никогда не жаловалась, наоборот, излучала радость.
Иван ничего дурного не имел в виду, просто грелся в лучах обаяния молодой женщины, но однажды все изменилось. При сильном ветре переходя летное поле, он поймал соринку в глаз и не сумел проморгаться. Наташа усадила его на стул возле окна и уголком носового платка извлекла соринку, для чего ей пришлось довольно сильно прислониться к Ивану. Наверное, в реальности Наташа лишь слегка его коснулась, но Иван очень отчетливо ощутил тело молодой женщины.
От ее близости он почувствовал то же, что и старый пень, когда из него по весне начинают прорастать побеги (кажется, что-то подобное они учили в школе на уроке литературы про Андрея Болконского и дуб, хотя Иван не мог поручиться за точность своих воспоминаний).
На следующую ночь она приснилась ему, и с тех пор Иван изредка позволял себе размечтаться и представить будущее с Наташей. Красивая молодая жена родит ему здоровых ребятишек… Мечтал и знал, что ничего из этого не сбудется.
Хорошее это было чувство, наверное, то же самое он бы испытал в юности, если бы Танька тогда не ответила ему взаимностью.
Иногда приходила острая и болезненная мысль, что можно по-настоящему начать все заново, а не только в мечтах, но Иван знал золотое правило при потере ориентировки – пока не установил свое местоположение, не меняй курса.
* * *
– Любопытно, – засмеялся Павел Степанович, – только сейчас сообразил, что командир у нас Лев, а твоя фамилия Леонидов, что значит «подобный льву» или «сын льва». Символично?
– Очень, – буркнул Иван.
– Все, товарищи, хватит балагурить, занимаем исполнительный старт. Второй пилот готов?
– Готов. – Иван поставил ноги на педали.
* * *
Юра Окунев выходил в первый самостоятельный рейс и страшно волновался. Начальник отряда признал его годным к самостоятельной работе, но легко управлять судном, когда за спиной у тебя старший товарищ, в любую минуту готовый подсказать и поправить, и совсем другое дело, когда ты в рубке один.
Еще бы хоть месяцок поплавать стажером, ведь после зимы он наверняка забыл половину того, что усвоил в предыдущую навигацию…
Юра просился на борт к опытным капитанам, но начальник отряда был неумолим. «Ты теперь в штате, и никто за тебя твои вахты тянуть не будет», – отрезал он.
Капитаны говорили, что он слишком робкий, поэтому девушки его не любят, а за глаза наверняка называли «ссыклом» или еще похуже, однокурсники давно были уже старые морские волки, а Юра все лепился под крыло к старшим. Да, теорию он знает и на практике отработал, но вдруг нештатная ситуация? Без опыта он не сумеет среагировать и погубит технику или, того хуже, людей. Юра был уверен, что попадет на большое судно и впереди много лет работы под началом опытных речников, так что он успеет набраться опыта, но распределили сменным капитаном на буксир, и вот пожалуйста, ты царь и бог.
Проснувшись в шесть утра, Юра с ненавистью посмотрел в безоблачное небо. Радио тут же пообещало тепло до плюс пятнадцати, ясно и безветренно.
Тяжело вздохнув, Юра убрал звук. Он-то хотел услышать новости про цунами или надвигающийся смерч, и десятибалльный шторм тоже подошел бы, все что угодно, лишь бы не выходить в рейс. Юра снова выглянул в окно, за которым стремительно светлело, а ветки деревьев стояли неподвижно, будто нарисованные. Нет, милостей от природы сегодня ждать не приходилось, и он открыл холодильник.
Мама не прониклась важностью события, даже не встала приготовить сыну завтрак перед первым самостоятельным рейсом. Вчера вечером сказала только: «Конечно, ты справишься, сынок, ни секунды в этом не сомневаюсь», поцеловала его и ушла спать. Вот и все родительское напутствие.
Достав с полочки бутылку ацидофилина, Юра снял фиолетовую крышечку из фольги и хотел наполнить кружку, но густая белая масса не шла. Он как следует потряс бутылку, хлопнул по донышку, и ацидофилин, немного подумав, вдруг разом вылетел из бутылки, забрызгав стол и Юрино лицо.
День начинался с неудачи, но делать нечего, Юра убрал лужу, выпил то, что попало в кружку, закусил бубликом и поехал на работу.
Похоже, вид у него был бледный, потому что капитан Букреев, с которым Юра столкнулся на пороге конторы, получив приказ-задание, вдруг изо всех сил хлопнул его по плечу и приказал не дрейфить.
– Ты посмотри, погода шепчет, полный штиль, – Букреев широко обвел рукой горизонт с таким гордым видом, словно сам был творцом этой тихой и безмятежной красоты, – настоящий подарок судьбы, ведь такие дни выпадают раз-два за навигацию.
– Это да, – кисло согласился Юра.
– Ну-ка, что там у тебя? – Букреев быстро посмотрел в его бумаги: – Отвести плоты в Гавань и назад? Сказка, а не задание.
– Ну а вдруг?
– Вдруг бывает только сам знаешь что! Юра-Юра! Погода – идеал, фарватер – сказка, экипаж – мечта… Уж такие тепличные условия подобрали тебе для первого рейса, что лучше не бывает, а ты все недоволен. Не стыдно?
– А вдруг нештатная ситуация?
– Юра, угомонись. Все будет в абажуре.
– Откуда вы знаете?
– Да ты сам подумай, что с тобой случиться-то может? Нештатная ситуация вызывается чрезвычайными обстоятельствами, а сегодня неоткуда им взяться. Разве что вы всем экипажем нажретесь до потери пульса, да и то… – Букреев махнул рукой. – На такой тихой воде и мертвый благополучно доберется. В общем, Юра, не дрейфь, голова у тебя на месте, матчасть ты знаешь, все будет в порядке.
Юра отправился на буксир, слегка успокоенный. Может, и вправду все будет хорошо, ведь не зря природа расщедрилась на солнечный и безветренный день, которые так редки в Ленинграде? В его распоряжении новый буксир, а не какое-то ржавое корыто, и экипаж состоит из серьезных и надежных людей.
Матрос Михеич вообще легенда, успел еще юнгой повоевать, и Юре казалось диким, как это он, салага желторотая, будет приказывать столь заслуженному человеку, который в миллион раз лучше его знает, как управлять судном.
Моторист Петя вроде бы ровесник, но от этого не легче. Они одногодки, одинаковые парни, так с какой радости Петя должен подчиняться и уважать Юру? Субординация субординацией, диплом дипломом, но чем Юра может в реальности подкрепить свое превосходство? Тем, что знает навигацию? Хорошо, а Петька знает работу машинного отделения, и дальше что?
