Она продолжала рыдать, тихо и горестно.
– Но теперь все миновало, – сказал он по-прежнему тихо, – и нам должно простить друг друга, как подобает верующим христианам и добрым супругам… Если только ты можешь…
– Эрленд, Эрленд… – Она упала к нему на грудь, покрывая поцелуями бледное лицо. – Тебе нельзя так много говорить, мой Эрленд…
– Я должен спешить, чтобы сказать все, что хочу, – ответил он. – Где Ноккве? – с тревогой спросил Эрленд.
Ему ответили, что накануне вечером, дознавшись, что младший брат поскакал в Сюндбю, Ноккве вскочил в седло и во весь опор помчался за ним вдогонку. Должно быть, он теперь убивается, что не нашел брата. Эрленд вздохнул, беспокойно шаря руками по одеялу.
Шестеро сыновей окружили его постель.
– Я плохо позаботился о вас, сыны мои, – проговорил отец.
Он закашлялся, тихо и осторожно, – на губах его тотчас же выступила кровавая пена. Кристин отерла ее краешком головной повязки. Эрленд перевел дух.
– Простите меня, коли можете. Никогда не забывайте, славные отроки мои, что мать ваша пеклась о вашем благе каждый день все те годы, что мы прожили с ней в супружестве, и если бывали меж нами несогласия, то лишь по моей вине и оттого, что я дурно заботился о вашем счастье, – она же любила вас больше жизни своей…
– Мы никогда не забудем, – плача, ответил Гэуте, – что всегда почитали вас, отец, первым среди доблестных мужей и вельмож. Мы гордились тем, что зовемся вашими сыновьями, – в дни, когда счастье изменило вам, столь же, сколь в дни вашего могущества.
– Ты судишь по своему неразумию, – ответил Эрленд. Он усмехнулся коротким хриплым смешком. – Однако избави вас Бог походить на меня. Пожалейте свою мать – она и так уже довольно хлебнула горя, с тех пор как повстречалась со мной…
– Эрленд, Эрленд, – рыдала Кристин.
Поцеловав отца в руку и в щеку, сыновья со слезами отошли в сторону и сели на скамье у стены. Гэуте обвил Мюнана за плечи и прижал его к себе; близнецы сидели, взявшись за руки. Эрленд снова вложил свою руку в руку Кристин. Его пальцы были холодны как лед; тогда она натянула на него перины до самого подбородка, а сама продолжала согревать его руку в своей.
– Эрленд, – плача, сказала она. – Господь спаси нас и помилуй… Надобно позвать к тебе священника…
– Да, – слабеющим голосом ответил Эрленд. – Пошли кого-нибудь в Довре за отцом Гуттормом, моим приходским священником…
– Эрленд, он не поспеет, – в ужасе сказала она.
– Поспеет, – живо проговорил Эрленд, – коли Господь явит мне свое милосердие. Потому что я не приму последнее причастие из рук того служителя Божьего, который оклеветал тебя…
– Эрленд… Ради Христа… Не говори так…
Ульв, сын Халдора, выступил вперед и склонился над умирающим:
– Эрленд, я еду в Довре…
– Помнишь ли ты, Ульв, – сказал Эрленд тихим, угасающим голосом, – то время, когда мы с тобой вдвоем покидали Хестнес?.. – Он слабо усмехнулся. – Я поклялся тогда, что буду всю жизнь стоять за тебя как верный друг твой и родич… Но на беду, друг мой Ульв, из нас двоих тебе чаще, чем мне, привелось доказывать делом свою верность… Спасибо… за все… родич…
Ульв склонился еще ниже и поцеловал друга в окровавленные губы:
– Тебе спасибо, Эрленд, сын Никулауса.
Он зажег свечу, поставил ее близ ложа умирающего и вышел.
Эрленд снова смежил глаза. Кристин не отрываясь глядела в его бледное лицо и время от времени тихонько проводила по нему рукой. Ей казалось, что он вот-вот испустит дух.
– Эрленд, – тихо взмолилась она. – Ради Господа нашего… Дозволь привести к тебе отца Сульмюнда. Господь един, какой бы служитель ни исполнял волю его…
– Нет. – Эрленд так внезапно сел в постели, что все покровы соскользнули с его обнаженного желтого тела. Повязки на груди и на животе тотчас же окрасились яркими пятнами свежей крови, которая вновь хлынула из его ран. – Я недостойный грешник… Господь да судит меня по своему милосердию и да простит мне то, что может простить, но чувствую я… – Он снова упал на подушки и едва слышно прошептал: – Как видно, никогда не дожить мне… до такой старости… и благочестия… чтобы я мог стерпеть… подле себя… того, кто оболгал тебя…
– Эрленд, Эрленд! Подумай о своей душе!
Умирающий слабо помотал головой. Его веки снова сомкнулись.
– Эрленд! – Она стиснула руки и, не помня себя от отчаяния, закричала: – Эрленд! Ужели ты не понимаешь: ты так поступил со мной, что они не могли подумать другое!
Эрленд раскрыл свои большие глаза. Его губы совершенно посинели, но на заострившемся лице вспыхнул вдруг отблеск былой его юной улыбки.
– Поцелуй меня, Кристин, – шепнул он. И казалось, голос его зазвенел на миг прежним задором. – Слишком много было меж нами такого… что нельзя назвать… христианским благочестием и супружеским согласием… чтобы мы с легкостью… могли проститься друг с другом… как благочестивые супруги…
Она все звала и звала его по имени, но он лежал, смежив глаза, с лицом белее свежей щепы под седыми волосами. Тонкие струйки крови стекали из уголков его рта; обтирая их, Кристин шепотом продолжала его заклинать – при каждом своем движении она чувствовала липкий холодок крови, которой пропиталось ее платье, когда она вела его в горницу и укладывала в постель. Временами в груди Эрленда что-то клокотало, ему было трудно дышать, но, как видно, он уже не слышал и не чувствовал более и медленно и неотвратимо отходил к вечному сну…
* * *
Входная дверь порывисто распахнулась; Ноккве вбежал в горницу, бросился на колени перед ложем Эрленда, схватил его руку, громко призывая отца…
Следом вошел высокий, видный мужчина в дорожном плаще. Он поклонился Кристин:
– Если бы я прежде узнал, госпожа, что вы нуждаетесь в родственной поддержке… – Он осекся, увидев, что перед ним умирающий, перекрестился и отошел в дальний угол горницы. Рыцарь из Сюндбю начал вполголоса читать молитвы, но Кристин, казалось, даже не заметила появления господина Сигюрда.
Ноккве стоял на коленях, склонившись над постелью:
– Отец! Отец! Ужели вы не узнаете меня? – Он прильнул лицом к руке Эрленда, которую Кристин сжимала в своей руке; юноша покрывал слезами и поцелуями руки обоих родителей.
Словно на мгновение вернувшись к действительности, Кристин слегка отстранила голову сына.
– Ты мешаешь нам, – нетерпеливо сказала она. – Отойди…
Ноккве выпрямился на коленях:
– Отойти?.. Матушка, мне?
– Да, сядь с братьями…
Ноккве поднял свое юное лицо – мокрое от слез, искаженное отчаянием, – но глаза матери ничего не видели. Тогда он отошел к скамье, где уже сидели шестеро его братьев. Кристин этого не заметила – она по-прежнему неотрывно, безумным взглядом пожирала лицо Эрленда, уже белое как снег в пламени свечи.
