А между тем как мало было нужно, чтобы растопить ее сердце. Стоило одному из старших сыновей войти в комнату, бросить взгляд на маленького братца и сказать ему несколько ласковых слов, и мать еле удерживалась от громких рыданий. Она знала: поговори она со своими взрослыми сыновьями, выскажи им свой страх за новорожденного – и сердце ее смягчится. Но теперь мальчики сторонились ее. С того самого дня, как, вернувшись домой, они узнали, какое имя она дала их меньшому брату, сыновья Эрленда еще крепче сдружились между собой и еще больше отдалились от матери. Однако как-то раз, глядя на малыша, Ноккве сказал:
– Матушка, разрешите мне… дозвольте мне поехать к отцу и сказать ему, что мальчик болен…
– Теперь ему уже ничто не поможет, – с отчаянием ответила мать.
Но Мюнан этого не понимал. Он приносил маленькому братцу свои игрушки, радовался, когда ему разрешали подержать малютку на руках, и уверял, что тот ему улыбается. Он все время ждал возвращения отца, рассуждая, понравится ли ему братец. Кристин сидела молча, с посеревшим лицом, и душа ее исходила кровью от болтовни мальчика.
Теперь новорожденный высох и сморщился, как старичок, а глаза его стали неестественно большими и прозрачными. И все же он начал улыбаться матери… При виде этой улыбки Кристин беззвучно застонала. Она гладила крошечное, тщедушное тельце, сжимала в ладонях маленькие ступни – никогда этот ее сыночек не будет изумленно тянуться ручонками к нежным розовым загадочным предметам, которые мелькают над ним в воздухе, не понимая, что это его собственные ноги. Никогда этим крохотным ножкам не ходить по земле…
* * *
И вот, когда долгая неделя, которую она проводила у кровати умирающего ребенка, подходила к концу, Кристин одевалась, чтобы идти в церковь, и думала: «Теперь-то уж я смирилась». Она простила Эрленду. Что ей до него? Только бы сохранить единственное, бесценнейшее ее сокровище, и она готова простить этому человеку.
Но когда, падая ниц перед распятием и шепча «Отче наш», она доходила до слов «…sicut et nos dimittimus debitoribus nostris»,
[141] сердце ее каменело, точно сжавшийся для удара кулак. Нет!
И она заливалась отчаянными, исступленными слезами, потому что не могла захотеть простить.
И так накануне праздника Марии Магдалины Эрленд, сын Эрленда, умер неполных трех месяцев от роду.
VII
В эту осень епископ Халвард совершал поездку по приходам, расположенным в северной части долины. В Силь он прибыл в канун праздника апостола Матфея. Епископ уже более двух лет не выезжал так далеко на север, и за это время в поселке подросло много детей, ожидавших первого причастия. Среди них был Мюнан, сын Эрленда, – ему исполнилось восемь лет.
Кристин попросила Ульва, сына Халдора, подвести мальчика под благословение епископа: у нее не осталось теперь в поселке ни одного друга, к кому она могла бы обратиться с такой просьбой. Ульв приметно обрадовался ее приглашению. Когда зазвонили к поздней обедне, Кристин и Ульв с мальчиком втроем направились к церкви. Старшие сыновья, кроме Лавранса, который лежал в лихорадке, уже побывали у ранней обедни и решили пропустить позднюю, потому что в церкви с самого утра негде было яблоку упасть.
Проходя мимо дома управляющего, Кристин обратила внимание, что к частоколу привязано несколько чужих лошадей. А вскоре после того, как Кристин и ее спутники вышли на дорогу, их обогнала целая группа всадников, впереди которой ехала Яртрюд. Ульв сделал вид, что не заметил ни жены, ни ее родичей.
Кристин знала, что с самого Нового года Ульв ни разу не переступил порога собственного дома. Как видно, разлад между ним и его женой зашел еще дальше обычного, потому что Ульв перенес сундук со своей одеждой и оружие в верхнюю горницу хозяйского дома и поселился там вместе с сыновьями Эрленда. Однажды в начале весны Кристин заметила Ульву: жаль, что он все не ладит с женой; Ульв только взглянул на нее, но усмехнулся так, что слова застряли у нее в горле.
Стояла ясная, солнечная погода. Вдалеке меж зубцами гор воздух казался совершенно синим. Желтая листва березовых рощ уже поредела, хлеб убрали почти повсюду, и только кое-где вблизи дворов еще колыхался поблекший ячмень, а на лугах зеленела росистая отава. На церковном холме теснилась многолюдная толпа, воздух оглашало возбужденное ржание жеребцов: конюшня при церкви была переполнена и многим крестьянам пришлось привязать кобыл во дворе.
Приглушенный неодобрительный ропот пробежал по толпе, когда у подножия холма появилась Кристин со своими спутниками. Какой-то парень громко расхохотался, хлопнув себя по ляжке, но старшие зашикали на него. Не убыстряя шага, высоко подняв голову, ступила Кристин на церковный двор. Она задержалась на мгновение у могилы ребенка, а потом у могилы Симона, сына Андреса. Здесь лежала большая плоская плита, высеченная из цельного камня; на ней было вырезано изображение человека в шлеме с забралом и кольчуге, опирающегося на большой треугольный щит с гербом; а по краю плиты шла надпись: «In pace. Simon Armiger. Proles Dom. Andreae Filii Gudmundi Militis. Pater Noster».
[142]
Ульв поджидал Кристин у южных дверей храма: меч свой он оставил на галерее.
В это мгновение на церковном дворе показалась Яртрюд в сопровождении четырех мужчин: это были два ее брата и двое стариков-крестьян; один из них – Колбейн, сын Йона, много лет служил оруженосцем Лавранса. Они направились к двери, ведущей в ризницу.
Ульв ринулся вперед и заступил им дорогу. Кристин услышала издали громкую короткую перебранку: Ульв пытался помешать жене и ее спутникам проникнуть в церковь. Прихожане, собравшиеся на церковном дворе, подошли ближе; Кристин тоже направилась к спорящим. Вдруг Ульв вскочил на каменный выступ, поддерживающий галерею, перегнулся через перила, схватил первый попавшийся ему под руку топор и, когда один из братьев Яртрюд попытался стащить его вниз, спрыгнул на землю и взмахнул топором. Удар пришелся шурину в самое плечо, но тут подбежавшие крестьяне схватили Ульва. Он отбивался, пытаясь вырваться из их рук, Кристин увидела его налитое кровью, искаженное яростью лицо.
В это мгновение на пороге показался отец Сульмюнд с одним из молодых клириков из свиты епископа. Они о чем-то поговорили с крестьянами. И тотчас трое слуг в ливреях, украшенных белым щитом епископа, взяли Ульва под руки и повели его со двора, а Яртрюд и ее спутники скрылись в дверях церкви следом за двумя духовными особами.
Кристин подошла к крестьянам.
– Что случилось? – резко спросила она. – За что вы схватили Ульва?
– Ты сама видела, что он пролил кровь на пороге Божьего храма, – ответил кто-то с неменьшей запальчивостью.
Толпа разом отхлынула от нее, и она осталась у церковных дверей одна со своим сыном.
