Они были такими здоровенькими, как птенчики, все ее трое сыночков… пока у них в округе не появилось поветрие в прошлом году летом. Багряница… Она косила детей по всем дворам вокруг фьорда, просто горе было смотреть и слышать! Кристин удалось сохранить своих… своих собственных…
Пятеро суток просидела она у южной кровати, где они лежали, все трое, с красными пятнами по всему телу и больными, боящимися света глазами, – жаром пылали маленькие тельца. Она сидела, держа руку под покрывалом, и похлопывала Бьёргюльфа по подошвам ножонок, а сама все пела и пела, пока ее тоненький голосок не превратился в хрип:
– Как ратнику станем ковать коня,
«Какие подковы?» – ты спросишь меня.
Железо годится ему для коня!
Как станем ярлу ковать коня,
«Какие подковы?» – ты спросишь меня.
Годится ему серебро для коня!
Как станем ковать королю коня,
«Какие подковы?» – ты спросишь меня.
Лишь злато годится ему для коня!
Бьёргюльф был болен легче всех и беспокоился больше всех. Стоило ей перестать петь хоть на одно мгновение, как ребенок сейчас же сбрасывал с себя покрывало. Гэуте было всего лишь десять месяцев, он был так плох, – она думала, он не выживет. Он лежал у ее груди, закутанный в тряпки и шкуры, и уже не мог сосать. Она держала его одной рукой, а другой рукой похлопывала Бьёргюльфа по подошвам.
По временам, когда случалось, что все трое ненадолго засыпали, она ложилась к ним с краю кровати, не раздеваясь. Эрленд приходил и уходил, беспокойно глядя на своих трех сыночков. Он пытался петь им, но детям не нравился приятный голос отца, – пусть поет мать, хоть у нее не было никакого голоса.
Служанки толпились тут же, умоляя хозяйку пожалеть себя, мужчины приходили, спрашивая, какие новости, Орм пытался забавлять маленьких братьев. По совету Кристин Эрленд отослал Маргрет в Эстердал, но Орм пожелал остаться – ведь он же теперь взрослый! Отец Эйлив сидел у постели детей, когда не посещал больных. От трудов и печалей со священника сошел весь жир, который он нажил в Хюсабю, – тяжело ему было видеть смерть такого множества прекрасных детишек. Умерло также и несколько взрослых.
На шестой вечер всем детям стало гораздо лучше, и Кристин пообещала мужу, что сегодня ночью она разденется и ляжет в постель. Эрленд предложил, что он будет бодрствовать вместе со служанками и позовет Кристин, если понадобится. Но за ужином она увидела, что у Орма полымем пылает лицо, – глаза у него блестели от жара. Он сказал – это ничего, но вдруг вскочил с места и выбежал вон. Мальчик стоял во дворе, и его рвало, когда Эрленд и Кристин вышли туда вслед за ним.
Эрленд крепко обнял юношу:
– Орм… сын мой… ты болен?
– У меня ужасно болит голова, – пожаловался мальчик и тяжело склонил ее на плечо к отцу.
И вот они просидели над Ормом всю эту ночь. По большей части он лежал и бредил в беспамятстве, громко вскрикивал и размахивал в воздухе своими длинными руками, – вероятно, ему чудилось что-то страшное. Что он говорил, они не могли понять.
А утром свалилась и Кристин. Оказалось, она была опять беременна; и вот она выкинула, а потом погрузилась в какое-то забытье и лежала как мертвая; у нее началась тяжелая горячка. Орм лежал в могиле уже больше двух недель, когда Кристин узнала о смерти пасынка.
Она была так слаба, что не могла ощутить горя по-настоящему. Она была так малокровна и истощена, что ничто не могло расшевелить ее, – ей самой казалось, что она чувствует себя хорошо вот так, лежа здесь в каком-то полуживом состоянии. Бывало ужасное время, когда женщины едва решались прикасаться к ней или следить за ее чистотой, – но все это сливалось у нее с горячечным бредом. Теперь же было так приятно наслаждаться заботливым уходом. Вокруг ее кровати висело множество душистых венков из горных цветов, чтобы не налетели мухи. Цветы были присланы пастухами с горных выгонов, и в горнице так сладко пахло, особенно в те дни, когда бывал дождь. Однажды Эрленд принес к ней детей; Кристин увидела, что они исхудали от болезни, а Гэуте не узнал матери, но даже и это ее не огорчило. Она лишь ощущала, что Эрленд, казалось, всегда с нею.
Каждый день он ходил к обедне и простаивал на коленях, молясь у могилы Орма. Кладбище было у приходской церкви в Виньяре, но несколько маленьких детей из их рода нашли место последнего упокоения в домашней церковке в Хюсабю: два брата Эрленда и маленькая дочь Мюнана, Епископского сына. Кристин часто жалела этих малых детей, лежащих в одиночестве под каменными плитами. Теперь Орм, сын Эрленда, упокоился среди этих младенцев.
В то время как все боялись за жизнь Кристин, толпы нищих, направлявшихся в Нидарос на храмовый праздник, проходили через Хюсабю. По большей части то были все те же странники и странницы, которые появлялись в Нидаросе каждый год, – паломники всегда щедрой рукой одаряли бедных, ибо считалось, что их молитвы особенно доходчивы. И нищие привыкли заходить в Скэун за те годы, что Кристин жила в Хюсабю, – им было известно, что здесь, в усадьбе, они получат пристанище для ночлега, обильную пищу и милостыню, прежде чем пойдут дальше своим путем. Но на этот раз слуги хотели было прогнать их, потому что хозяйка лежала больная. Однако когда Эрленд, проведший два предшествующих лета на севере, услыхал, что его супруга всегда очень ласково принимала нищих, он приказал приютить их и обслужить точно так же, как это бывало при Кристин. А утром сам лично обходил убогих, помогал обносить их питьем и едой и оделял всех щедрой милостыней, смиренно прося помолиться за его супругу. Многие из нищих плакали, услышав, что добрая молодая женщина лежит при смерти.
Это рассказал Кристин отец Эйлив, когда ей стало лучше. Но лишь перед самым Рождеством она окрепла настолько, что смогла взять в свои руки ключи от хозяйства.
Эрленд послал известить ее родителей, как только она заболела, но они были в ту пору в отъезде – уехали на свадьбу в Скуг. Потом они приехали в Хюсабю. Тогда ей было уже лучше, но она была так утомлена, что не в силах была долго разговаривать с ними. Ей хотелось лишь одного – чтобы Эрленд был всегда у ее изголовья.
Слабая, вечно мерзнущая, малокровная, она жалась к мужу, набираясь от него здоровья. Былой пожар в крови потух, потух настолько, что Кристин не могла даже вспомнить, как это бывает, что любишь с такой страстью, – но вместе с тем исчезли и беспокойство и горечь последних лет. Кристин казалось, что ей сейчас хорошо, хотя печаль об Орме тяжелым бременем лежала на них обоих и хотя Эрленд не мог понять, до чего страшно ей было за малютку Гэуте, – все же ей было теперь так хорошо с мужем. Он так боялся потерять ее, – это она поняла!
Трудно и больно было бы заговорить с ним теперь… коснуться того, что может нарушить и покой их и радость…
* * *
Была светлая летняя ночь, и Кристин стояла во дворе перед дверью в сени, когда домашние вернулись с танцев. Маргрет висела на руке отца. Она была одета и разукрашена так, что ее наряд больше был бы пригоден для брачного торжества, чем для плясок на лужайке у церкви, куда собирался всякий народ. Но мачеха совершенно перестала вмешиваться в воспитание девочки. Эрленд может поступать со своей дочерью как хочет.
