— Сорок три целых две десятых киловатта.
Завуч тоже сверился с показаниями установки и приободрил меня:
— Почти на пик румба вышел, молодец!
Меня же от этого замечания едва не перекорёжило. Пик румба — сорок четыре и четыре десятых киловатта; ещё немного, ещё чуть-чуть и упрусь в него. А дальше — всё, дальше — не продвинуться. Там только длительность резонанса увеличивать, что тоже немаловажно, но всё же совсем не то. Ну и как тут эталонному шестому витку не позавидовать?
Но завидовать было некогда, я — работал. На деле ничего сложного, всё равно что на мотоцикле с электродвижком с Кордона к Эпицентру и обратно смотаться. Проделывал я такое, бывало, по несколько раз на дню и к концу часа взопрел, конечно, но не особо. Пот с меня градом, если уж на то пошло, как с Бореньки не катил.
— Время! — объявил Савелий Никитич. — Итоговая выработка: девяносто один мегаджоуль.
Я с шумом перевёл дух, не слишком-то довольный собой. Рассчитывал на исходе часа поднажать, а на деле пришлось даже скидывать мощность. Мог бы через силу продолжать работать, но тогда, боюсь, проблем с резонансом не избежать.
Инструктор разрешил приступать к заключительному этапу упражнения, я с сомнением огляделся по сторонам и покрепче стиснул ручки силовой установки, но сразу заставил себя успокоиться. Пусть и стану оперировать энергией в противофазе, копить её не придётся, буду по мере поступления в электричество пережигать.
Три! Два! Один! Поехали!
Я глянул на одну из ламп, потом зажмурился и мотнул головой. Жёлтое пятно закрутилось внутри головы, превратилось в яркий обруч, затем распалось на тринадцать ослепительных клякс. А следом обжигающим потоком полилась энергия. С каждым ударом сердца её поток усиливался и набирал мощность, оставалось лишь перенаправлять его в установку. Та как-то непривычно сильно гудела и подрагивала, но в остальном обошлось без странностей. Ручки, разве что, заледенели — чуть пальцы не примёрзли…
А потом наваждение отпустило, и Савелий Никитич щёлкнул кнопкой спортивного секундомера.
— Длительность — тридцать две секунды, — сказал он и сверился со счётчиком прибора. — Выход резонанса — три тысячи четыреста сорок килоджоулей.
Представитель института внёс эти данные в экзаменационный лист, после сверился с какой-то таблицей.
— До десятого разряда не дотянул, но всё равно неплохо.
Ну вот, говорил же: для меня десятый разряд за счастье. Не могу сказать, будто совсем уж безучастным этот вердикт оставил, но и лишний раз по этому поводу расстраивать не стал. Плевать! Мои амбиции куда дальше простираются, чтобы из-за таких пустяков переживать.
— Свободен, — отпустил меня Савелий Никитич.
Я вернулся к партам, уселся за своё место и обнаружил, что посреди листа с ответами на теоретическую часть зачёта красуется громадная клякса. Вертеть головой по сторонам, пытаясь выявить нагадившего паршивца не стал, и на смешочки за спиной тоже не обернулся. Просто взял чистый лист и начал отвечать заново, а когда разобрался с заданием, по памяти восстановив уже написанное прежде, набросал ещё один… так скажем, документ.
Миша Попович первым сдал ответы и отпросился в библиотеку, последовал его примеру и я. Федя Маленский от возмущения чуть со стула не сверзился, но оспаривать разрешение Савелия Никитича не решился. Я подмигнул Барчуку и поднялся из подвала, а дальше заглянул в буфет, где рассчитывал отыскать оставившего нас почти сразу после начала зачёта командира отделения. Рассчитывал — и нашёл.
Когда подошёл к столу, за которым расположился старшина Дыба, тот поднял взгляд и хмуро бросил:
— Ну?
Меня так и подмывало без разрешения усесться напротив, но перегибать палку не решился, молча выложил прихваченный с собой листок.
— И что это? — поинтересовался старшина.
— Докладная.
Дыба хмыкнул и взял лист, начал читать, вслух проговаривая отдельные моменты.
— Личные неприязненные отношения… Беспричинные придирки… Нарушение устава… Создание атмосферы нетерпимости… Дата, подпись… — Командир отделения кинул докладную на стол и спросил: — Знаешь, что с этой филькиной грамотой можешь сделать?
Я кивнул.
— Догадываюсь. Поэтому следующую адресую взводному. А в той, которую после сдам в канцелярию, добавится попустительство и поборы под видом взносов в фонд отделения. И вот уже её зарегистрируют и подошьют совершенно точно. Как и остальные. Когда рано или поздно дойдёт до рукоприкладства и кто-нибудь пострадает, картина у проверяющих сложится вполне однозначная.
Старшина выслушал меня молча и не перебил, потом недобро улыбнулся.
— И чего ты этим хочешь добиться? Привилегированного положения? Желаешь получить индульгенцию на нарушение устава?
— Добиться я хочу одного: возможности спокойно сдать зачёты. Чтобы никто не портил мне нервы беспричинными придирками. А в случае нарушения устава готов понести полагающееся наказание. Но только в случае нарушения, а не по прихоти Маленского. Наряды и прочие взыскания должны идти только через вас. Со своей стороны я приложу все усилия для смягчения острых углов.
— Я поговорю с ним, — пообещал Дыба после долгой паузы.
— И отмените наряд за неподобающий внешний вид. Подворотничок был чист и подшит с вечера.
Взгляд старшины потяжелел.
— Ты сейчас серьёзно, курсант?
— Я — да. А вот Маленский так сразу может и не понять.
— Свободен.
Я не стал интересоваться принятым командиром отделения решением, отошёл к буфету, взял стакан чая и два бутерброда, расположился за столом в противоположном конце помещения. Чертовски не хотелось затевать всю эту канитель, но и терпеть придирки я больше не собирался. В корпусе всё регламентировано от и до, такие вот докладные без внимания не оставят, особенно если впоследствии приключится какой-нибудь более-менее серьёзный инцидент. Тем более что в отделении Дыбы одно смертоубийство уже случилось, запросто оргвыводы последовать могут. Удивлюсь, если не последуют.
Да и остальные курсанты за возможность скинуть Барчука с должности руками и ногами ухватятся, мигом осмелеют и начнут показания давать. И старшина должен понимать это не хуже моего. Ну да посмотрим.
В расположение вернулись только к ужину, даже обедали в столовой училища. Низший десятый разряд по итогам испытаний присвоили всем старослужащим, прошедшим инициацию на восьмом витке, да ещё неожиданно отличился Матвей Пахота, который прыгнул выше головы, но заветную запись в учётной книжке всё же заполучил. Вот его я поздравил от всего сердца. Самому мне было разве что немного досадно, ну а Василь расстроился неудаче не на шутку.
— Да брось! — попытался утешить я соседа по комнате, который вопреки обыкновению ел без всякого аппетита и всё больше с мрачным видом ковырялся в тарелке вилкой. — Ерунда же! Не сдал сейчас, сдашь в следующий раз. Делов-то!
