Хорошим доказательством всем этим свидетельствам могут служить воспоминания Хрущева. В разной связи и по разным причинам Никита Сергеевич упомянул в них порядка 1000 человек. Диапазон фамилий широк: наравне с отечественными и зарубежными политиками, военными, хозяйственными руководителями, деятелями науки и культуры мемуарист запомнил даже встречи с обычными людьми. Причем зачастую к этому присовокуплялись емкие, краткие оценки деловых способностей и личных качеств – привычка, выработанная годами работы на руководящих должностях.
Хрущев о своем рабочем дне 1930-х гг. говорил следующее: «Какой у нас реально был рабочий день, сказать просто трудно. Я вообще не знаю, сколько мы спали. Просто тратили минимум времени на сон, а все остальные часы отдавали работе, делу»
[168]. В таком напряженном темпе работы Хрущев должен был как-то снимать стресс. Об отрицательных привычках Хрущева (курение, злоупотребление алкоголем) ничего не известно. Он сам как-то обмолвился о выработанной привычке: «Когда я обедал один, то никогда не пользовался спиртными напитками, даже в годы юности»
[169]. Критически настроенный в своих оценках Молотов свидетельствовал, что в период работы в Москве Никита Сергеевич не пил, правда, поправляясь: «Хрущев выпивать сильно стал позже»
[170]. Одним из увлечений того времени для Никиты Сергеевича была охота. Этим увлекались и члены Политбюро (Сталин, Ворошилов, Андреев), и коллеги по московской парторганизации (Маленков)
[171]. В период руководства Московским комитетом у Хрущева было даже любимое место охоты – в Раменском районе
[172].
Впрочем, времени для полноценного отдыха у Никиты Сергеевича не было. В 1944 г. в одном из своих выступлений он заявил: «Я сам работаю с 1934 года и отпуском не пользовался, а до 1934 г. за всю жизнь два-три раза был в отпуске и, как видите, ничего»
[173]. Это не было бахвальством.
В 1934 г., во время интенсивного строительства метрополитена, Политбюро предоставило Хрущеву отпуск с 17 мая до 1 июля
[174]. Однако даже в тот почти двухмесячный отпуск Хрущев не расставался с мыслями о работе. Да и с таким неуемным руководителем, как Каганович, отдыхать было нелегко. Об этом свидетельствуют письма Никиты Сергеевича к Лазарю Моисеевичу. Самое раннее из них датировано 25 мая 1934 г. Едва разместившись на 8-й даче ВЦИК в Сочи, Хрущев спешил выяснить, как дела на Метрострое. Правила орфографии им произвольно игнорировались: «Здравствуйте дорогой Лазарь Моисеевич. Прочел в правде, что Вы с т. Булганиным были на строительстве метро, очень жаль, что не могу знать как Вы оцениваете положения. Я отдыхаю хорошо врач предложил мне пользоваться ванными Мацесты, уже принял две ванны, самочувствие хорошее. Погода здесь стоить жаркая, но прошол хороший дождь 22 мая и 23, это очень подправило посевы. Писать мне о Сочи нечего, а дела все у Вас в Москве, знаю, что Вы по горло заняты накопившейся работой и ни дело мне отдыхающему отрывать у Вас время. Досвидание; привет Вам ваш Н. Хрущев»
[175].
В ответ на письмо Хрущева, выбрав время, Лазарь Моисеевич послал краткую телеграмму, где не преминул посоветоваться по одному из кадровых назначений: «Шлю сердечный привет. Прошу не обижаться, что до сих пор не написал. Собирался написать подробно после совещания по делам метро, но созыв совещания затянулся из-за кучи текущих дел. Прошу сообщить свое мнение: не подойдет ли Юров заворгом Пресни? Привет. Каганович». Упомянутый Юров возглавлял партком Электрозавода г. Москвы, где также работала и жена Никиты Сергеевича. Возможно, эта неофициальная причина, наряду с другими формальными, объясняет настойчивость Кагановича и его желание во что бы то ни стало получить ответ на свой вопрос. Так и не дождавшись ответа, он вновь телеграфировал: «Молния. Сочи. Дом отдыха ЦИК СССР. т. Хрущеву. Прошу сообщить, получил ли телеграмму, почему нет ответа? Л. Каганович». Телеграмма эта была получена – о том свидетельствовала помета на обороте листка в нижнем поле справа: «Принял № 50. 1 ч. 12/VI.34 г.». И уже на следующий день, 13 июня, Хрущев дал ответ, в котором изложил свои на этот счет соображения
[176].
После 1934 г. долгосрочных отпусков у Никиты Сергеевича не было. Правда, он пользовался другой привилегией. Страна работала в то время по пятидневной системе: пять рабочих дней и шестой выходной. Выходной постоянно приходился на разные дни недели. По воспоминаниям жены, Никита Сергеевич имел постоянный выходной день. Для семейной жизни это было очень неудобно – выходные дни супругов постоянно разнились. Нина Петровна вспоминала: «Помню, как я огорчалась, когда [секретарь МГК] т. Коган устраивала походы своих товарищей в театры – это бывало часто, – а я не могла пойти вместе с ними, потому что по воскресеньям работала на заводе. И все другие культурные мероприятия, в которых участвовал Н.С., мне были недоступны из-за “непрерывки”»
[177]. Хрущеву один из таких спектаклей запомнился надолго: «Когда я работал в Москве, мы “Платон Кречет” раз десять смотрели»
[178]. Данный спектакль Никита Сергеевич упомянул неслучайно. Этой пьесе А.Е. Корнейчука столичное партийное руководство (возможно, не без влияния Сталина) отводило важную роль в идеологическом формировании кадров. Важную настолько, что в 1936 г. «Платон Кречет», в числе трех спектаклей, с санкции Московского комитета партии вошел в обязательную культурную программу занятий курсов секретарей райкомов ВЛКСМ
[179].
Однако для самого Никиты Сергеевича выходные не всегда отождествлялись с отдыхом: «Мы не знали отдыха. Очень часто на выходные дни, когда еще они были (потом они исчезли), назначались либо конференции, либо совещания, либо массовки»
[180]. Говоря об отдыхе, он прежде всего вспоминал усадьбу московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича в с. Усово (Кунцевский район) – англо-готический дворец с гротом, прудами и парками. В 1930-е гг. тут размещался однодневный дом отдыха для номенклатурных работников МК ВКП(б), Моссовета и МОИК. Правда, здесь тоже нельзя было полностью забыть о работе. Второй этаж здания Никита Сергеевич делил со вторым секретарем МГК, а на первом этаже жили председатели Моссовета и МОИК
[181].
