Не лучше встретили францисканцев и в степях Венгрии. Поначалу пастухи травили братьев собаками, кололи пиками, а иногда издевались, срывая с них одежду. Чтобы защитить себя, миссионеры придумали оригинальный выход: намазались коровьим пометом, и их перестали трогать из брезгливости.
Чуть лучше обстояло дело с францисканцами в романских странах, более близких Италии по языку и обычаям. Но и там возникали неудобные ситуации. Например, в Лангедоке, где едва закончился Крестовый поход против еретиков, их спросили, не альбигойцы ли они часом. Братья, не поняв этого слова, но привыкшие вести себя кротко и не спорить по пустякам, опять-таки ответили утвердительно. К счастью, их не стали ни убивать, ни сажать в тюрьму. Местный епископ решил вначале спросить о них у папы. В итоге благодаря неприятному инциденту рядовые братья заимели то, что не удалось получить самому Франциску, а именно — официальный документ от Святого престола, подтверждающий легитимность Братьев меньших. Проникшись сочувствием к незадачливым миссионерам, папа Гонорий III издал буллу от 11 июня 1219 года, обращенную ко всему духовенству, в которой признавал жизнь Франциска и его товарищей полностью благочестивой и призывал оказывать им всяческую помощь «ради славы Господа и почтения к нам».
Отправлялись францисканцы и в мусульманские страны. В Марокко, куда попасть Франциску помешала болезнь, ушли пятеро братьев. Все они погибли от рук мусульман и сподобились мученического венца, о котором так мечтал «беднячок» из Ассизи.
Еще одна «сарацинская» миссия была послана в Тунис, но христиане, проживающие там, попросили братьев прекратить проповедь. Они опасались нарушить хрупкое равновесие, которое сложилось между ними и мусульманским населением, поэтому францисканцев почти сразу по приезде посадили на корабль и отправили обратно.
Сам Франциск до поездки на Восток пытался отправиться с проповедью в свою любимую Францию, но по пути ему встретился кардинал Уголино и почему-то отговорил его от этой идеи.
Итак, к моменту путешествия отца-основателя на Восток в его ордене наблюдались разброд и шатание в прямом смысле слова. Ситуация усугублялась не только постоянным ростом количества братьев и их непрекращающимися перемещениями по городам и странам, но и несколько противоречивым стилем руководства Франциска. С одной стороны, он яростно до мелочей отстаивал свои идеалы, построенные на любимых им евангельских фрагментах и образах. С другой — не находил нужным ограничивать быт братьев слишком подробным регламентом. По обеим причинам возникало недовольство. Братья не выказывали его слишком открыто исключительно из любви к Франциску. Когда же он надолго, больше чем на полгода, покинул их, все противоречия выплыли, и ситуация резко обострилась.
Перед уходом Франциск оставил вместо себя трех братьев, разделив между ними обязанности. Один оставался в Порциункуле и следил за приемом новых кандидатов. Другой контролировал удаленные поселения. Третий, по имени Филипп, должен был заботиться о Нищих дамах.
Разочаровавшись в султане и крестоносцах, Франциск отправился в Сирию и Акри, возможно, надеясь залечить духовные раны созерцанием святых мест. Может быть, он даже планировал остаться на Востоке навсегда и умереть там, на родине Христа. Все источники сходятся в одном: быстрое возвращение в Италию не входило в его планы. Но происходит встреча с братом Ильей, который сообщает ему последние новости, и настроение Франциска радикально меняется. Он страшно встревожен и начинает искать возможность вернуться домой как можно скорее.
Что же страшного произошло в ордене за время отсутствия основателя? Братья, исполняющие его обязанности, просто захотели сделать как лучше и обзавелись постоянным капитальным домом. Но в то же время решили, как говорится, полезть в пекло вперед батьки и сделать свою жизнь чуть построже. Почти с начала основания ордена Франциск постановил, чтобы братья за чужим столом пользовались любой предложенной им пищей, не стесняясь и не вспоминая о своей монашеской аскезе. В этом распоряжении он опирался на десятую главу Евангелия от Луки: «И если придете в какой город и примут вас, ешьте, что вам предложат» (10:8).
В следовании этому правилу тоже проявлялось своеобразие Франциска. Его «братцы» не обрекали себя на монашескую замкнутость, но, напротив, ходили в народ, чтобы проповедовать слово Божие, и жили подаянием. Таким образом, они относительно пищи были в зависимости от других. Источники повествуют: если Франциску приходилось останавливаться у богатых граждан или знатных лиц, в таких случаях он не отказывался от непривычной для него лучшей пищи и старался с врожденной ему деликатностью не подавать виду, что в своем монашеском воздержании он брезгует угощением. Когда ему случалось обедать с мирянами и ему подносили блюда, приятные для его вкуса, он, отведав немного, извинялся под каким-нибудь предлогом, для того чтобы не показалось, что он отказывается от них из воздержания.
Как пишет Джордан Джанский, когда Франциску сказали об отмене этого правила — он как раз сидел за столом с Петром Каттани перед тарелкой с мясом. Выслушав вестника, он озадаченно спросил: «Как же нам быть, господин Петр?» Тот отвечал: «Как вам угодно». И наш герой сказал: «Так вкусим же по Евангелию от того, что нам подано». Джордан также сообщает о некоей сирийской прорицательнице, которая славилась верностью своих предсказаний. Она посоветовала Франциску возвращаться немедленно, поскольку без него «в ордене смута, он распадается и рассыпается». Такое заявление, сделанное в настоящем времени, трудно даже назвать предсказанием, но провидица, к сожалению, не ошиблась. Пока Франциск пребывал на Востоке, в братстве все пошло наперекосяк. Филипп, которому поручили заботиться о Нищих дамах, начал хлопотать о подчинении их бенедиктинскому уставу, разрешающему монастырскую собственность, — то есть как раз то, против чего боролась Клара и ради чего ей пришлось создать новый орден. Он пошел еще дальше — каким-то образом получил от папы специальную грамоту, уполномочивающую его отлучать от церкви тех, кто обижает кларисс. Мало того что это противоречило миролюбивому духу францисканства, оно еще к тому же давало немалую личную власть самому Филиппу. Но, пожалуй, пиком анархии стал поступок одного из братьев, Иоанна де Капеллы. Он решил создать свой собственный, более правильный вариант францисканства из прокаженных обоего пола. Хотя никакого ордена еще не существовало, Иоанн написал для него устав и отправился в Рим добиваться утверждения.
По словам Джордана, были «еще разные другие смуты». Вероятно, находясь на Востоке, Франциск не мог знать всего. Зато по возвращении он испытал потрясение от увиденного. Мы уже упоминали, как он влез на крышу только что построенного капитального дома для братьев и в ярости начал скидывать вниз новую черепицу, а перед тем выгнал на улицу всех братьев, даже тех, кто болел и лежал в постели. Один из таких больных оставил свое свидетельство об этом случае.
Дом, послуживший предметом раздора, стоял не в Ассизи, а в Болонье, куда незадачливый миссионер попал вскоре после того, как высадился на берегах Венеции. И наибольший гнев Франциска вызвала вовсе не капитальность и какая-то особенная дороговизна постройки, а тот факт, что один из братьев открыл в этом доме школу, где собирался учить других братьев. Судя по всему, этот брат хотел таким образом «социализировать» францисканцев, а может, просто реализовал какие-то личные амбиции. Намерения у него могли быть самыми благими, но в любом случае это не имело ничего общего с идеалами Франциска.
