Неизвестно, видел ли эту картину Франциск и какие мог испытать чувства при столь поучительном созерцании. Но история заметила и заботливо сохранила факт взаимодействия двух антиподов — «самого великого» и «самого малого» из слуг Церкви.
Иннокентия III похоронили, а орден францисканцев остался полулегальным. Как реагировал на такую ситуацию Франциск? Скорее всего, его нервировало и печалило это. Сколько сил он потратил на поездки в Рим, сколько надежд испытал в ожидании Четвертого Латеранского собора! Как спешил, должно быть, в Перуджу, чтобы потолковать с папой в спокойной обстановке, вне римской суеты. Ничего не вышло. Все его дело жизни вновь оказалось подвешенным между небом и землей, как будто и не было тех бессонных ночей в молитвах перед первой встречей с понтификом. Агиографы не описывают его разговора с братией после «поражения» на соборе. Как они восприняли отказ? Стал ли кто-нибудь сомневаться в правоте Франциска?
Было бы странно искать в работах агиографов описание чувств нашего героя, тем более его огорчения от отсутствия официального признания. Ведь все авторы житий обязательно строго согласовывали свои тексты и даже намек на противостояние будущего святого и Церкви был бы недопустим. Да и сам Франциск в «Наставлениях» братьям запрещает желать чинов и почестей. Но здесь речь идет совсем о другом. Церковь — не просто административная или социальная структура, она несет в себе мистический смысл. Ее называют «матерью». Франциск, сознательно лишивший себя домашнего тепла и материнской нежности, ищет одобрение мистической матери — она же игнорирует его. Наверное, именно с отсутствия поддержки на соборе в душе его появляется чувство бессилия и горечи, которое дальше будет только усугубляться. Он не получил понимания у родителей, даже у матери, которая, возможно, направила его на будущий путь святости, но в самый ответственный момент не смогла противостоять отцу, а может, и сама не смогла принять слишком радикальное воплощение ее поэтических мечтаний. Разрыв крайне болезнен, ведь Франциск отличается добротой и нежным сердцем, и детско-родительская травма, конечно же, осталась неисцеленной до конца дней. Не случайно одно из искушений нашего героя — это возможность иметь семью и детей. Не власть, не богатство, не разврат, но дети, рожденные в браке, которые уж никак не могут проходить по категории греха. Не однажды в житиях можно встретить горький ответ Франциска на восхищение его святостью: какой я святой, у меня еще могут быть дети.
Всю жизнь он мучительно и трепетно налаживает отношения с Отцом Небесным, в итоге добиваясь подтверждения своей нужности и единения через стигматы. Но с матерью-Церковью мистического контакта так и не выходит. Нет, конечно, Франциску повезло дожить до папской буллы, утвердившей устав официально признанного ордена Братьев меньших. Правда, произошло это радостное событие за три года до смерти нашего героя, 29 ноября 1223 года, при папе Гонории III, причем последний заявил, что только освящает своим папским авторитетом устав, уже одобренный его предшественником. До того — 11 июня 1218 года — понтифик издал другую буллу, обращенную к епископам, в которой подтвердил правоверность проповеди францисканцев, но это еще не означало полного одобрения.
Так же мучительно долго добивался папского признания и Игнатий Лойола, орден которого впоследствии называли тайной полицией Святого престола. Мы уже неоднократно сравнивали этих двух католических святых, появившихся в кризисные для Римско-католической церкви времена и сильно упрочивших позиции папства. Но Лойола был все же гораздо более «земным», нежели Франциск. Его система иерархии логична и проста. Если бы какой-то папа оказался неугоден Господу, его бы не избрали. А значит, можно и нужно воспринимать понтифика как наместника Христа на земле, беспрекословно подчиняться ему и таким образом возрастать духовно. Франциск же, при всем колоссальном уважении к духовенству, вряд ли сильно выделял папу среди других священнослужителей. Да, он был готов целовать землю, по которой прошел любой, даже не самый безупречный священник, но все они, как и папа, являлись для него равноценными частицами матери-Церкви. Камертоном, по которому он настраивал свою жизнь, были Священное Писание и постоянное мистическое общение со Христом.
Поэтому долгожданное церковное признание не приносит Франциску настоящей радости. Едва успев принять францисканство, Церковь тут же начинает корректировать его, пытаясь привести радикальные идеи ассизского «беднячка» в более цивилизованный вид. Речь вновь идет о все том же смягчении строгостей. Стоит ли вот так напрягаться и воспринимать Евангелие буквально? Иными словами: мы же взрослые люди, имеющие земную жизнь и здравый смысл. Почему бы не построить крепкий дом и спокойно заниматься в нем духовностью, не думая о протекающей крыше? И вот тут слышится горький плач Франциска, которому разрушили таинство игры. Вернувшись из очередной совершенно безумной поездки, он обнаруживает ужасное: братья-таки обустроились со всем комфортом, теперь у них монастырь не хуже прочих. Наш герой приходит в отчаяние. Он лезет на крышу и начинает сбрасывать вниз только что положенную черепицу. Этот детский поступок влечет за собой разбирательства. Франциска, будто нашкодившего школяра, вызывает к себе кардинал-протектор ордена и начинает увещевать. Его, основателя ордена!
Казалось бы: а как иначе? Власть ведь больше не принадлежит ему, он сам отказался от нее. В пользу Петра Каттани, брата Ильи, кардинала Уголино… В то же время сложившаяся ситуация крайне огорчает Франциска. Много лет он мечтал об утверждении своего братства Церковью, но именно о признании, а вовсе не о переделке в обычный монашеский орден. По словам францисканца и духовного ассистента российских терциариев, отца Андриана Зудина: «…это огромный удар для Франциска. Удар от братьев, которые решили жить иначе. Удар от Церкви, которую он просил благословить избранный им образ жизни. Церковь благословила, но теперь благословляет то, что противоречит ему. Франциск основал, а они все переделывают. Да еще Церковь говорит, что братья правы, а Франциск — нет. Это больно».
Такое разочарование произошло по причине «непрофессионализма» нашего героя. По большому счету он не знал языка, на котором создаются церковные структуры. Речь не о латыни, хотя и ее он навряд ли освоил в совершенстве. Просто трудно было найти человека, менее разбирающегося в церковной организации, чем Франциск. Он с настоящими монахами-то общался всего пару месяцев, когда пытался найти себе прибежище, окончательно рассорившись с отцом, и ничем хорошим это не кончилось. Его выгнали. То есть его попытки создать орден выглядят очень беспомощно, как если бы ребенок, вдохновившись видом самолета, решил построить нечто подобное без всяких теоретических знаний. По мнению иезуита Мандоне
[81], вся деятельность Франциска не имела ясных очертаний. Он только призывал людей покаяться и жить по Евангелию, просто делал это столь талантливо, что сумел наэлектризовать большую массу народа. Как дальше ее организовывать, он не имел понятия. Да и твердо сформулированного учения у него не было, только поэтическое вдохновение, заставлявшее его хватать кусок деревяшки с земли и делать вид, будто он играет на скрипке. Что значит этот эпизод, повторяющийся в разных источниках? Он показывает, как велико было его воздействие на людей. Попробуйте заставить кого-нибудь послушать воображаемую игру на скрипке.
