13-го проснулся в 3 часа ночи — не спится. Холодно, затопил чугунку — дымит… ну и доля же. В 8 часов утра поехал на станцию узнать о поезде — поезд прибывает в 10 часов утра и через два часа уходит дальше на восток. По телефону сообщил Зине, чтобы сбиралась, и я сию минуту еду домой. Закипела работа. Два сундука оставили у хозяина И. М. Леонтьева, багаж отправили с Елизаровым на станцию и сами в 10 часов поехали на вокзал. Дорогой к вокзалу (около двух верст) Олька разоралась, пришлось слезать, зашли в какую-то избушку и перепеленали, поехали дальше. На вокзале, при виде людей, Олька опять задала концерт. «Скорый» поезд подошел, и оказалось свободным только одно место в первом классе в купе генерала Михаила Емельяновича Афанасьева, едущего в Харбин. Для Зины пришлось взять билет 1-го класса, а себе взял 2-го класса, но поместился с Зиной. Денщик Елизаров уезжал в Москву, а ординарец Зорин — с нами до станции Суслово, где он должен был слезть и ехать 12 верст до своей деревни. Багаж сдали, сами сели, простились с Елизаровым и в 3 часа дня двинулись со станции Омск на восток. Мы облегченно вздохнули… Купе двуспальное: на верхнем диване разместился генерал Афанасьев, на нижнем — Зина с Ольгой и я. Ночью я голову клал в ноги Зины, а ноги на чемодан, изображая из себя мост. Вечером были на станции Татарской.
14 февраля утром были на ст. Тебеская, вечером — ст. Чулым. Едем тихо, впереди идет воинский эшелон, и наш поезд не пускает вперед себя — своеволие и озорство. В коридор набилась масса солдат, ругаются и курят. На станциях много продовольствия: поросята, молоко, масло и даже сыр. Олька орет благим матом. Генерал Афанасьев терпеливо переносит.
15-го утром — ст. Болотное, вечером — ст. Боготол. Зорин слез на ст. Суслово. Со ст. Тайга наш поезд был выпущен ранее воинского, а потому пошел быстрее. В поезде едут солдаты 3-й Сибирской стрелковой дивизии и 3-й Сибирской артиллерийской бригады, знают меня и очень обрадовались, что я цел.
16-го — Красноярск-Иланская. В Красноярск прибыли в 8 часов утра. Телеграмма — немцы заняли Псков, Оршу, Борисов и Минск. Олюшка заболела — понос с кровью. Мы перепугались. Объяснилось: мы овсяную кашку ей протирали через медное ситечко… Олюшка ослабела, бедная.
17-го — Нижнеуинск — Зима. Ползем как черепаха, так как впереди поезд с запасными, и нас опять не пропускают. Олюшке лучше, и она повеселела. Говорят, что с поездов снимают офицеров и отправляют в Черемховские копи… Говорят, что поезда не пропускают на Маньчжурию, а идут во Владивосток кругом по Сибирской дороге… Сегодня суббота, и поздно вечером на одной из глухих станций я увидел в одном из окон горящую лампадку, удивительно подействовало успокаивающе на душу. Около меня все время вертелся путиловский рабочий, едущий в Черемхово, которое проезжали ночью, думал, что он меня выдаст и меня снимут… Но проехал благополучно.
18-го — Иркутск — Верхнеудинск. Прибыли в Иркутск в 8 часов утра, поставили свечку Николаю Чудотворцу и горячо помолились. Поезд пропустят до Читы, а что дальше будет — неизвестно. Наше счастье, что в нашем поезде едет японская военная миссия с театра войны, и «товарищи», видимо, побаиваются. Быстро проскочили через тоннели Байкала и к закату солнца были на ст. Мысовой. Мороз 20°. Зина нервничает. Олюшка освоилась и треплет генерала Афанасьева за усы. На ст. Слюдянка почему-то всех «товарищей» выгнали с нашего поезда, стало свободно.
19-го — Хилок — Чита. На станции Чита столпотворение — проводы артиллерийского эшелона против атамана Семенова. Музыка, красные флаги, речи, гул пятитысячной толпы. Наш поезд продержали более часу и пустили по Сибирской линии — на Благовещенск и Хабаровск. Нас даже не проверяли, и мы проскочили самый главный пропускной пункт. Путь удлинился на 700 верст.
20-го — Куенга — Тинтугоры. В 8 часов утра прибыли на ст. Куенга. От ст. Зилово линия ж.-д. идет по узкой долине вдоль реки, по которой много золотых приисков. Везде дымят костры для оттаивания почвы. Поезд идет хорошо.
21-го — Ерофей Павлович — Тондаль. Мороз 25°. В вагоне 5° — ругань с проводником за плохую топку. Олюшка здоровая и веселая.
22-го — Ульмин-Бочкарево. На станциях много продовольствия: белый хлеб, крендели, щи, каша, жареная рыба, шоколад и даже апельсины и яблоки. На станции Бочкарево долго стояли — починяли вагон Международного общества. В Благовещенск едет еврей и везет целый мешок ломаных орденов…
23 февраля, Облучье — Ин. Местность гористая, прошли четыре тоннеля. Из Хабаровска идут в Благовещенск эшелоны с красноармейцами против казаков.
24-го — Волочаевка — Иман. На разъезде Волочаевка простояли пять часов — что-то случилось впереди. В 9 ч 30 мин утра проехали по громадному мосту р. Амур и в 10 часов утра прибыли в Хабаровск. В 11 часов ночи прибыли в Иман, где нас встретили Константин Юльевич, Надежда Александровна и Валентина Константиновна Клиндеры. К[онстантин] Ю[льевич] служит здесь, в Имане, казначеем.
25-го — Иман. Крепко спали: я на гинтере, а Зина на своей владивостокской кровати. Весь день прошел в устройстве своей комнаты. Олька спит как убитая с 5 часов вечера всю ночь.
26-го Олька проснулась только в 7 часов утра. Здесь большевики во власти. Требуют от К[онстантина] Ю[льевича] выдачи сумм, грозят сменой его, но он не сдается.
27-го Олюшка на руки ни к кому не идет. Дедушку боится и орет благим матом. Здесь вместо денег ходят гербовые марки…
28-го Олька мало-помалу осваивается, приглядывается к родне. Слухи, что японцы хотят оккупировать Восточную Сибирь. Я разобрал сундук с книгами и упивался ими до поздней ночи. Масса воспоминаний.
1 марта из Владивостока проследовал эшелон матросов в Благовещенск как карательный отряд. Ольку начали кормить манной кашкой. Прошел слух о созыве Учредительного собрания. Зина заболела горлом, лежит.
2-го ночью у меня был сильный жар и озноб, болит горло. К[онстантин] Ю[льевич] окончательно большевиками отстранен от должности казначея, и это за трехлетнюю беспорочную службу. Все дома ходят как в воду опущенные. В доме тишина мертвая, только по временам Олька кричит.
4 марта, горло у меня болит. Зашли знакомые к К., и Зина, как будто все хорошо, весела и приветлива, мне стало противно, и я ушел в свою комнату.
5-го, сегодня, праздник в Ярославле — обретение мощей Ярославских чудотворцев. Горло у меня еще болит. Роль моя определилась: утром — затопить печь, вынести ночной горшок, а вечером оставаться за няньку и сторожа дома. Не жизнь, а жестянка… У Олюшки прорезался первый зубок.
6-го встал в 6 часов утра, принес дров, затопил печку, вынес горшок. Весь день дома.
7-го гонят с казенной квартиры. В Благовещенске убито 1500 человек. Здешнее «казачье» — сплошь большевики. Грозят К[онстантина] Ю[льевича] арестовать. На душе — ад, сердце ноет. Решил ехать во Владивосток за деньгами, которые причитаются мне. Решил продать бобровый воротник и лацканы с николаевской шинели.
8-го, в ночь на 9-е, сел на поезд и поехал во Владивосток. В 6 часов вечера 9-го приехал в Никольск-Уссурийский, где пересел на поезд, идущий из Харбина с целью прибыть во Владивосток пораньше. При пересадке в вагон 1-го класса вагоновожатым оказался мой бывший денщик Нечайка, которого я выгнал от себя за продажу солонины, теперь он имеет во Владивостоке домик и 12 тысяч деньжонок… заработал контрабандой опия. В 11 часов ночи приехал во Владивосток и остановился в «Золотом Роге». Управляющий гостиницы Андриан Аверьянович Калугин — старый знакомый, успокоил меня.
