11-го проснулись в 4 часа утра, у Зины начались схватки через каждые 15 минут. В 8 часов утра я ее свез в лечебницу доктора Гаха, на Филиннской улице. С позиций у озера Бабит ясно слышны были орудийные выстрелы. В 6 часов вечера я был в лечебнице — у Зины схватки через 3–5 минут. Меня попросили уехать. В 10 ч 20 мин вечера по телефону меня уведомили, что в 7 ч 30 мин вечера Бог дал дочку…
12-го, в 8 часов утра, был в лечебнице, Зина спала, видел свою дочку — курносая, с темными длинными волосами. Зина проснулась, но очень слаба. Дочка помещается в другой комнате и орет благим матом. В 4 часа был у командира корпуса, который поручил мне расследование в 5-й Сибирской стрелковой дивизии о неисполнении боевого приказа.
13-го утром и вечером был в лечебнице у Зины — все идет своим порядком. Дочка поест и спит, проснется и кричит, но есть дают только ровно через 4 часа, хоть кричи не кричи. Приучают к порядку, по-немецки. Начал производить следствие, при мне делегат от исполнительного комитета XII армии. Каждый день бываю у Зины. На позициях редкая орудийная стрельба. Немцы, видимо, чего-то выжидают.
С 14-го начал расследование — каждый день пришлось ездить на позицию 5-й Сибирской стрелковой дивизии в районе Олайского лесничества. Пришлось опросить командиров полков: 17-го — полковника Бендерского, 18-го — Рахальского, 19-го — Фирсова и 20-го — Любимова. «Товарищи-стрелки», показывая, бледнеют от злости, но члены армейского комитета относятся к делу с подобающим беспристрастием, а ко мне с почтением.
17 июля в 5-ю дивизию поехал по железной дороге и видел безобразную картину — «товарищи» отправлялись на позицию, сидели даже на крышах вагонов, хотя в вагонах место было, а это озорство…
18-го был у Зины в лечебнице. Зина и дочка здоровы. Был в соборе и выменял образок Святой Ольги. По городу ходят «товарищи». Загадили бульвар — красу и гордость Риги.
23-го пожертвовал копье к стягу Национального демократического союза русских граждан в г. Риге. Из армий получаются печальные вести — Родину продают немцам…
25-го Зину и дочку взял из лечебницы доктора Гаха, заплатив за 14 дней 467 руб. Взяли на первое время акушерку Лидию Федоровну для ухода за ребенком.
27-го ездил на дознание в Олай. Все спрашиваемые в один голос заявляют: «Знать не знаем, ведать не ведаем ничего».
29-го, сегодня, возвращаясь с позиции в Ригу, сделали на автомобиле 24 версты в 17 минут…
30-го самочувствие скверное. Дела России идут под гору, нет ничего ясного, светлого и радостного. Наша русская «кобылка» изменяет и родине, и революции, совершенно бессознательно — по-скотски. В Веймарском парке музыка гремит с 4 часов вечера до 1 часу ночи, латыши как бы радуются гибели России, а наши «голотяпы» не понимают самой сути…
2 августа был в штабе 2-го Сибирского армейского корпуса. Идут слухи, что немцы сосредотачивают свои силы на Двинском фронте.
6-го Зина выходила на прогулку, были в иллюзионе «А.Т.». Горят леса и болота в окрестностях Риги.
8-го идет перегруппировка наших войск: оттягивают с правого фланга (озеро Бабит) в тыл.
10-го ездил в Кукульмужник, в штаб 78-го Сибирского стрелкового полка, производить дознание о постановлении солдатского полкового комитета — удалить полковника Дмитриева от командования полком… Возмутительная вещь — своеволие солдата и интриги офицеров, не понимают, что творят.
12 августа вечером на Московской улице был бой между «ударным батальоном» и латышскими стрелками. Бы ли пущены в дело винтовки, пулеметы и бомбы. Убито — 10, ранено — 60 человек… начало междоусобицы революции.
15-го провизия с каждым днем дорожает: свежая рыба — 1 руб. 50 коп. за фунт, форель крупная — 2 руб. 50 коп. за фунт, лососина — 4 руб. 50 коп. за фунт, курица — 8 руб. 50 коп. за штуку… ешь не хочу.
16-го немцы обстреливают усиленно Кеккау и Олай. В 19-м Сибирском стрелковом полку взрывом бомбы тяжело ранен полковник Иванов. Бомба была подложена ночью «товарищами-стрелками» к палатке полковника.
19-го, [в] субботу утром, ездил в Олай. По всей линии, от моря до Берземюнде, идет ожесточенный артиллерийский бой. Немцы направляют удар на Дален и Икскюль. Я в 12 часов дня был уже дома. В 4 часа вечера немецкие снаряды стали падать около нас (Веймарский парк), загорелась Суворовская гостиница и Мельничная улица. Штаб 2-го Сибирского армейского корпуса (полковник Михайлов) отказал в перевозочных средствах. По телефону переговорил с подполковником Н. А. Сафроновым (бывший мой адъютант 10-го полка) — начальником дивизионного обоза 3-й Сибирской стрелковой дивизии. В 6 часов вечера им была прислана бричка и двуколка, и мы, побросав половину вещей, выехали в дивизионный обоз за озеро Киш, куда и прибыли в 11 часов ночи, а в 12 часов ночи было получено приказание — обозу выступить за р. Аа в 4 часа утра. Через озеро Киш видны были разрывы шрапнелей — шел бой у станции Раденпойс. Зина измучилась с Ольгой. Всю ночь не спали. Орудийный гул был всю ночь. Телефон трещал ежеминутно. Обоз всю ночь сбирался, крики людей, ржание лошадей не прекращались ни на минуту…
20-го, в 4 часа утра, дивизионный обоз начал вытягиваться, а мы в 8 часов на бричке, Зина с Олюшкой на руках. Обоз направился сперва по берегу озера Киш, а потом свернул на селение Ан — на мост через реку Аа. За рекой началась невозможная песчаная дорога, лошади еле вытягивали двуколки, и нам пришлось шагать по глубокому песку, Ольгу несли мы попеременно. В лесу остановились, и Зина кормила грудью наше сокровище. К востоку гремел бой. Пройдя около 40 верст, мы, к нашему счастью, втянулись в крупный лес, так как над нами показались семь немецких аэропланов, но бомб не сбросили. Около 5 часов вечера мы остановились в старой каменной водяной мельнице, среди леса, место называлось Бредник. Поместились в доме мельника-жида. Ольгу положили на старинный рояль, а сами легли на полу на сене, но отдохнуть не пришлось — блохи напали хуже немцев. К югу гремел бой, но глухо и далеко. Ночь почти не спали от блох и нервов.
21 августа рано встали. Подполковник Н. А. Сафронов прислал сказать, что дивизионный обоз следует дальше на Лемзаль, а нам нужно было пробраться на станцию Зеговольд, дабы попасть на поезд. Положение было отчаянное. Просил двуколку довезти до этой станции, но подполковник Сафронов отказал… Артиллерийские парки тянулись мимо на север… Гул боя приближался, слышна была уже стрекотня пулеметов. Зина тихо плакала над Ольгой, денщик Елизаров и ординарец Зорин сидели на вещах бледные, меня бросало то в жар, то в озноб. Но Бог не без милости — к полудню достали у латыша бричку, и «товарищи» дали старому командиру 10-го полка двуколку, и мы тронулись по дороге на станцию Зеговольд, но дорогой сбились и поехали по дороге в Лемзаль. Дождь немилосердно мочил и нашу крошку… Два проезжие латыша указали нашу ошибку и направили на Кремон, а оттуда на Зеговольд. По крутому спуску спустились к парому через р. Аа. Давка была ужасная. Переехали и еле взобрались по круче, по песку, к станции Зеговольд. Там был ад кромешный. Сотня автомобилей стояла по дороге. Здесь был штаб XIII армии и 2-го Сибирского армейского корпуса. Немцы наседали, «товарищи» бегут зайцами, несмотря на приказания начальства и комиссаров. Я обратился к коменданту станции, но он развел руками и сказал: «Занимайте первый пустой товарный вагон, если Вас захватит поезд, то поедете, а если нет, то будете в плену»… На первом пути стоял пустой товарный вагон, мы в него перетащили вещи и засели: я, Зина с Олюшкой, Елизаров и Зорин. Через полчаса вагон стали нагружать ранеными, погрузили трех умирающих офицеров на носилках и 40 раненых солдатиков — стоны, крики от боли, просьба воды — ад… Олюшка спокойно спала на моем походном пальто на ящике.
