Быстро несся наш поезд, приходя и уходя со станций в минуту минута. Кормили отлично, вводя местные продукты: ели и грибы — хорошо ели. С нами в поезде ехала американка-корреспондентка какого-то американского журнала и зорко следила за нами с Тоцким, как мы пили и ели, главное — пили… Вот и Урал, промелькнул столб с надписями Азия — Европа
[123], и мы помчались под уклон, на станции Раевка вагон-столовая был отцеплен по причине лопнувшего колеса, мы с Тоцким были удручены, что заметила корреспондентка-американка и от души смеялась прямо нам в глаза. Поезд мчался, станции только мелькали, все ближе и ближе Москва, которую не видел 15 лет…
Москва, Москва, сколько в этом звуке для сердца русского слилось… Поезд плавно сразу встал, и вижу и брата Николая, и Екатерину Александровну, Веру, Володю и Муху… Нас ожидал шикарный извозчичий парный экипаж, и мы поехали. Я радовался, как ребенок, своей матушке-Москве, и эта радость передавалась всем моим. Брат жил на Тверской, с угла на угол с церковью Благовещения, занимал шикарную квартиру в десять комнат, хорошо обставленных, жил не по-нашему, по-дальневосточному — в фанзушке или в барачке… Не буду говорить, как я рыскал по Москве, осматривая все ее уголки, вспоминая свое прошлое — и детство, и юность. Вскоре брат пере ехал на дачу в Малаховку, 20 верст по Рязанской железной дороге. Съездили помолиться к Троице преподобному Святому Сергию Чудотворцу, помолились Черниговской иконе Божией Матери. Поехали в Ярославль, на старое пепелище. Остановились в гостинице Кокуева. Побывали в домике отца. Вдова, жена брата Екатерина Михайловна, еще жила в своем домике. Отслужили панихиды на могилах, на Леонтьевском кладбище — отца и матери, на Туговой горе — брата Александра. Съездили помолиться в Толгский монастырь, но так как обедня уже давно кончилась и собор был заперт, и мы не могли помолиться, то и пошли с грустью, на монастырском дворе встретили монаха, которому поведали свое горе — приехать за девять тысяч [верст], и не удалось помолиться покровительнице ярославцев… Монах сказал, что этому горю можно помочь, и попросил подождать. Видим, собор отпирается, идут монахи и сам отец архимандрит — тот самый монах, которого мы встретили на монастырском дворе. Он предложил нам идти в собор. Соборно с полным хором певчих, торжественно, с умилением был отслужен молебен… В конце молебна весь хор монахов встал перед Царскими дверями и особенно умилительно пропел: «Высшую небес, и чистшую светлостей солнечных»… слезы невольно побежали из глаз… Да, как хороша искренняя горячая молитва. Я поблагодарил отца архимандрита и всю братию за молитву и ласку.
На обратном пути, на пароходе, встретили Леонида Николаевича Пастухова, и он уговорил нас отзавтракать с ним. Мы не виделись с Л[еонидом] Н[иколаевичем] целых 15 лет, он сильно постарел. Вспомнили наши спектакли и исполнителей, наш артистический кружок. В Ярославле мы пробыли три дня, но старых ярославцев встретили мало. К удивлению моему, как мне все показалось мизерно: и набережная низка, и Волга узка, и Тугова гора маленькая, и так все и вся… да, после гор Маньчжурии, рек Сибири, после водного простора океана покажется мизерно в нашей Ярославской губернии все и вся.
Прожив у брата до середины августа, я двинулся к Барятинским в имение Анна Воронежской губернии; надо было доехать до станции Графское, а оттуда по ветке — до самой Анны. Приехал на Графскую, меня встретил приказчик и указал вагон, специально приготовленный для меня. В Анне, на станции, меня встретил Анатолий Владимирович. Подъезжая к имению, я увидел, что все украшено флагами, и спросил: «Почему?» Анатолий Владимирович ответил: «По случаю приезда дорогого дяди Миши»… Для меня была приготовлена большая комната, и, войдя в нее, я увидел на стене картину «Тюренченский бой» в дубовом венке, перевитом Георгиевской лентой… дальше идти некуда. Встретили меня сам князь Владимир Анатольевич, княгиня Надежда Александровна, княгиня Мария Сергеевна, княгиня Анна Владимировна с мужем князем Павлом Борисовичем Щербатовым, Ирина Владимировна с мужем Сергеем Ивановичем Мальцевым, княжна Елизавета Владимировна с женихом графом Петром Николаевичем Апраксиным — как родного, не знали, как выказать мне свое внимание. Прожив около трех недель и отпраздновав именины княжны Елизаветы, подарив ей японскую чайную чашку «саццумм», я отправился в Крым; меня провожали все, кроме стариков, и с полковым оркестром из Воронежа, который играл на именинах.
В Крыму стояла, как всегда, «золотая» осень… 8 сентября 1908 года, через 10 лет, в 10 часов утра, поезд остановился у городской станции г. Феодосии. На перроне стояли мои старые хозяйки и плакали… я вышел из вагона и обнял их. Тут же стояла и Феня Макарова, теперь дама, госпожа Г., встреча была для меня неожиданная, но сердечная… Тут же был и Николай Николаевич Витковский, управляющий отделением государственного банка. Сели на извозчиков и поехали на старое Крымское пепелище. Опять я в той же комнатке, как и десять лет назад. Как были рады мои старые хозяйки, но Тараса уже не было — он был в могиле… Тот же вид из окон, тот же прибой моря, тот же чудный воздух, но не те года… С 1-го же дня я начал свои посещения, был в Виленском полку, но многих не было: кто помер, кто перевелся, кто ушел в отставку. Побывал у С. С. Мосаковского, М. С. Виноградовой, Ламси, Мурзаева, А. А. Емелина, Дуранте, и у многих других, и как все постарели… неужели и я постарел, но я этого не замечал.
Мои старухи кормили меня крымской кухней: шашлыки, чебуреки, султанка в сметане, скумбрия на шкаре, пилав из мидий, а затем борщ малороссийский, вареники и перед всем этим водочка под керченскую селедочку, после этого белое подобедовское винцо. По утрам я брал в городской купальне горячие морские ванны, а после них заходил пить кофе к Фене, затем шел домой и засыпал от морских ванн часа на два. Вечером катание по окрестностям города: в лагерь, к часовне Святого Ильи, за вокзал по Керченской дроге, в с. Насыпкой, затем ужин, прогулка на мол — воспоминания прошлого… По целым часам сидели на песке берега и слушали прибой, много он говорил сердцу… Так жили в Крыму…
Было начало октября, получил одну телеграмму от А. В. Барятинского: «Ждем, пора возвратиться», потом другая, третья и, наконец, от самого старика-князя… Надо было ехать. В ночь с 31 октября на 1 ноября в 12 часов ночи мы расстались — со старухами дома, а с Феней на городском вокзале… Расставание было, как и в 1898 году, — любовь не ржавеет. Поезд подхватил меня, и 3 ноября я был в Анне среди добрых и милых Барятинских и не знал, право, где было лучше — или в Крыму, или здесь, в Анне… Теперь ездили на охоты с огромным запасом и питья, и закусок. На одной из охот устроили шутку с поручиком П. Ф. Зацневским
[124]: взяли у маленькой княжны игрушку-зайца — хорошо сделанное чучело зайца — и спрятали его во время загона в заросль осоки, и когда загон кончился и охотники собрались к «обозу», я как бы случайно увидел зайца, крикнул: «Павел Францевич, заяц»… Он моментально вскинул ружье, бежит несколько шагов к зайцу и выпускает заряд из другого ствола, все так и покатились от хохота… В зайце оказалось только две дробины. Дома все смеялись. В средине ноября все анницы в одном вагоне 1-го класса, и я с ними, выехали в Петроград; я доехал с ними до Москвы, слез, а они поехали дальше. В Москве я пробыл с неделю. Володю, моего племянника, пришлось или, скорее, удалось, по просьбе моей, как Георгиевского кавалера, через великого князя Константина Константиновича
[125], [записать] в 1-й Московский кадетский корпус. Брат был переведен в 1-й участок Басманной части, и квартира была на Новой Басманной улице, в казенном полицейском доме, тоже хорошая квартира. В конце ноября я был в Петрограде и, дабы не стеснять князей, поместился недалеко от них: угол Большой Морской и Вознесенского проспекта, в гостинице «Бельвю», а дом князей был по Вознесенскому проспекту, № 2, против военного министерства. Разумеется, во все праздничные дни обошел все соборы: Исаакиевский, Казанский, Петропавловский, Воскресения на крови, побывал и помолился в домике Петра Великого, в Почтамтской церкви, куда ходили князья Барятинские. Осмотрел Императорский Эрмитаж, где встретил меня бывший мой солдат 8-й роты унтер-офицер Смирнов, и осмотрел галерею Петра Великого. Был во всех императорских театрах, в Суворинском и у Коммиссаржевской, где встретил генерала А. Н. Куропаткина, который при всех в зрительной зале в партере расцеловал, и мы все антракты проговорили, вспоминая боевое прошлое. Часто с князем Анатолием Владимировичем завтракали в «Вене»
[126], угол Гороховой и Малой Морской, так что старая княгиня спросила, что нам, видимо, не нравится их стол… С князьями бывали у Щербатовых, Балошевых, Корфов и других, и после двух-трех раз свиданий все меня называли «дядя Миша». Где бы я ни был, Анатолий Владимирович знал и находил. Как хорошо мне ни гостилось в Питере, а Москва больше нравилась, тут было что-то родное, близкое к сердцу…
