Не могу не остановиться на отдельных эпизодах боя.
Полковник Николай Александрович Лайминг был старый кавказский служака. Имел за боевое отличие орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом за то, что во время Ахалтекинской экспедиции в 1880 году залпами своей роты остановил атаку неприятельской конницы в несколько тысяч. Человек он был добрый, но вспыльчивый и горячий. В Тюренченском бою наши восемь рот были окружены дивизией японцев. Видя неминуемую гибель или плен, полковник Лайминг решился идти напролом… Бросился в атаку и пал героем. Последние предсмертные слова его были: «Бросьте меня, спасайте знамя и себя». Тела его японцы не нашли.
Когда полковой священник отец Стефан Щербаковский, идя с крестом в руках, упал, раненый в руку и грудь, то полковой церковник Осип Перч, ни на шаг не отстававший от своего священника, поднял на руки отца Стефана и вынес из боя. Награжден Георгиевским крестом.
Полковое знамя было вынесено знаменщиком унтер-офицером Петром Минзарем под прикрытием взвода под командой подпоручика Богачевича.
В бой я повел 156 стрелков. Убито 96, ранено 45, вышло целыми 15, в том числе и я, несмотря на то, что в течение пяти часов боя и троекратной атаки ни разу не присел или был закрыт чем-либо… только волей Бога возможно было сохранить меня.
Взобравшись с остатком роты в числе 12–15 человек на высоту, я попал на мокрое глинистое место и не мог двинуть ногами, а пули щелкали кругом меня, и только с помощью горниста Лисицы я вылез из этой грязи. Спустившись за гору, нас провожали японские шрапнели, мы остановились у фанзы, и старик китаец вынес большой ковш холодной воды, я никогда его не забуду. Впереди нас, к большой Фын-хуан-ченской дороге, показались одиночные японцы, и нам пришлось выпускать последние патроны. Выйдя на большую дорогу, я остановился и начал сбирать остатки полка, собрав около 50–60 человек, я двинулся на Фун-хуан-чен. Сахедзы горело, и огромный столб дыма поднимался к небу. На высотах стоял 10-й полк и прикрывал наше отступление. Было около 9 часов вечера, когда около знамени собралось около роты, т. е. 250 человек. Раненые ползли по дороге или сидели у придорожных канав.
Пройдя верст десять по дороге, стали попадаться следы обозной паники: брошенные вещи, ящики, гинтера, и я поднял ротную походную икону Святой Троицы. Оказалось, что крика одного подлого труса «Японская кавалерия!» было довольно, чтобы вся эта нестроевая банда бросилась спасать свою шкуру… Всю ночь шли, не останавливаясь, только у Пьямыни сделали передышку и ранним утром были в Фын-хуан-чене, где, разобравшись поротно, встали биваком. Я заснул как убитый…
Долго я спал, наконец, меня разбудил денщик и доложил, что мне приготовлен суп. Я встал, умылся и оделся, съел суп из курицы и пошел в Фын-хуан-чен, где мы стояли в 1901 году, был расположен полевой госпиталь, все дворики и помещения были полны ранеными — их было более 1500 человек, многие еще не получили перевязки, и стоял стон… Я возвратился на бивак. Проходя мимо бивака батарей, встретился с командиром бригады полковником Швериным, который зазвал к себе «на рюмку водки». Сели мы с ним верхами на лафет орудия: начали с водки и кончили шампанским «с горя». Я еле добрался до своей палатки и бухнулся спать. На следующее утро двинулись по Ляоянской дороге. Простояли два дня в Туинпу и двинулись дальше. На Феньшуйлинском перевале встретились с «волчьими» сотнями наших кавказцев, идущими вперед на разведки, любо-дорого было смотреть на лихих молодцев… но дней через пять я увидел их остатки в Тхавуане — то были мокрые курицы
[98]. Нас остановили в Ляндясане, куда прибыл и командующий армией генерал Куропаткин. Был парад и раздача Георгиевских крестов. Наш полк получил много их. При объезде полков генерал Куропаткин остановился перед полковым нашим оркестром и заметил: «Немного же вас осталось», — на что старший музыкант Исаак Левин ответил: «Еще на одну атаку хватит, ваше высокопревосходительство». Лихой и правильный ответ — было 32 музыканта, в Тюренченском бою убито и ранено 16, остается 16, ровно половина — как раз еще на одну такую же атаку. Японская армия что-то не наступала.
Из Ляндясаня, дав отдохнуть и пополня, нас двинули опять вперед на Феньшуйлинский перевал для его укрепления. Моя рота укрепляла самый левый фланг, 1-й батальон ходил в Самандзы. Наш 2-й батальон ходил в Туинпу под командой подполковника Павла Дмитриевича Шипова и чуть было не попал в грязную историю, и опять не послушали меня, моего совета… Я ясно видел, как японцы двинулись нам наперерез к Феньшуйлинскому перевалу, и только в три часа ночи я наконец убедил Ш[ипо]ва, и мы начали спешное отступление. Подходя к Феньшуйлинскому перевалу, японцы показались справа и завязали перестрелку с нашей конно-охотничьей командой, но мы уже проскочили и заняли позицию впереди перевала. Наш Павел Дмитриевич Шипов бухнулся спать, и все распоряжения пришлось делать мне. Бросали нас и по Айсязан форсированным маршем от Ляндясаня — 70 верст в 36 часов.
Стоя на биваке у Янзелинского перевала, П. Д. Шипов захотел нарисовать мой портрет как участника Тюренченского боя, я сел позировать, и он начал рисовать, но не прошло и получаса, как последовало приказание полку сниматься с бивака и выступать на Тхавуан, где шел бой. С течением боевых событий о портрете и забыли. Прошло месяца три, получается «Новое время» с воскресным приложением, и там мой портрет в неоконченном виде, на мой протест П. Д. Шипов сказал, что он меня нарисовал со Станиславом 2-й степени на шее.
Нашу 3-ю Сибирскую стрелковую дивизию бросали и целиком, и отдельно полками. В середине июля месяца наш 11-й полк забросили на самый правый фланг Восточного отряда, а полк мою роту забросил еще правее верст на восемь — запереть дорогу от Мраморного перевала и от Симучена. Жутко было стоять одному. Раз ночью прискакали три сибирских казака, прорвавшись от Симучена. Другой раз в тихую лунную ночь я дремал в главной заставе и сквозь сон слышу голос нашего начальника восточного отряда, генерала графа Келлера. Я встал, оправился и пошел навстречу, и действительно вижу его, когда я ему доложил по карте, где мы стоим, он пришел в отчаяние: ему надо было от Вазелина
[99] в Ляндясан, а его дурак-казак-забайкалец завез «по проводу» за 25 верст от Ляоянской дороги, на самый правый фланг отряда. Я ему дал двух наших конных охотников, которые его вывезли и получили от него по 25 руб.
Около этого времени в наш полк прибыл капитан князь Анатолий Владимирович Барятинский и был назначен младшим офицером в мою 8-ю роту. Это был прекрасный офицер во всех отношениях: и служака, и дисциплинирован, и хороший товарищ. Мы жили с ним душа в душу. Делили последний сухарь и чарку водки. Он называл меня «дядя Миша». Почему-то командир полка полковник Владимир Александрович Яблочкин всех прибывающих в полк офицеров назначал на некоторое время в мою роту, как бы для боевой обработки.
