1901
Было роковое 13 июня 1901 года. Ранним утром, около 5 часов утра, нас разбудил глухой звук взрыва, не прошло и минуты, как во двор к караульному помещению прибежал горящий солдат, кричащий благим матом… Разумеется, я бросился из фанзы, подбежав, закричал, чтоб давали скорей одеяла, которыми и потушили горящую одежду; оказалось, что горел часовой с поста у наружной разрядки, что в кумирне на плацу. На все мои вопросы только и отвечал: «Знать не знаю, ведать не ведаю». Клялся, что не курил на посту. После этого я с подполковником А[бдрахмановым] направились в караульное помещение проверить по табели постов обязанности часовых, и в особенности на посту № 4. Табель постам была составлена лично мною безукоризненно — предусмотрена была опасная в таких местах мякоть пороховая и опасность курения рабочими даже. Работа в разрядке уже началась. Не успел я отойти от табели постов, как послышался взрыв, меня бросило на ружейную пирамиду, и я сильно ударился плечом. Все нижние чины караула лежали на земле, вслед за первым последовал второй взрыв, крыша фанзы поднялась и рухнула, я выскочил из караульного помещения, и моим глазам представилась ужасная картина: тучей летели гильзы, из разрядки выскакивали горящие китайцы и бросались в большую лужу и катались в ней, издавая нечеловеческий вой. Начался пожар. Я приказал скорей выносить винтовки, а своему денщику Ничволодову — вытащить мой «гинтер», в котором было 1500 руб. казенных денег; во время суматохи забыл о своей лошади Ваське, маньчжурской породы, весь белый с умными черными глазами, вспомнил его тогда, когда огонь добрался до конюшни, но конюх Фурфадинов доложил: «Васька сам оторвался, сам выбежал, сам с солдатами перескочил забор и сам пасется на плацу», действительно, Васька после взрывов оборвал повод, выскочил из конюшни и за солдатами взял полуторааршинный барьер, каменную стенку, и теперь спокойно щипал траву на плацу арсенала. Один из горящих китайцев выбежал со двора и направился на другой двор арсенала, но часовой у ворот ударом приклада в грудь положил его и тем предотвратил могущий [произойти] взрыв другой части арсенала, в которой хранилось 400 пудов пороха в бочках и в рассыпку… К вечеру пожар был потушен. На другой день начался разбор о причинах и полковник Домбровский во всем стал обвинять, как всегда, командира роты, т. е. меня. Через три дня умирающий часовой сознался, что он курил на посту в кумирне и бросил окурок на пол, на котором была пороховая мякоть, и пламя охватило его. Инструкции и табель постам, составленные мною, оказались весьма обстоятельны. По предположениям, взрыв в разрядке произошел от удара китайцем-разрядчиком щипцами по капсюлю патрона. Произведенное следствие меня не обвинило, а как хотел Д[омбровский] погубить меня.
В конце июня месяца наш батальон был переведен в Ляоян, а в июле и весь полк. Вот где я видел хляби небесные, изливающие прямо водопады воды, улицы Ляояна изображали из себя каналы Венеции… Жилось в Ляояне весело, если бы не «эти» дамы… много они вносили разладу в офицерском составе полка, и много теряла и служба, и доброе отношение друг к другу. Командир полка Д[омбровский] не мог это прекратить, ибо сам был всему «начало». Все это было наукой для меня и не вырабатывало из меня «командира части». Правду говорит русская пословица: «Рыба с головы воняет».
В нашей компании почему-то привилась в Ляояне повадка закуской к водке употреблять сырое мясо, приправленное перцем и луком, мне эта закуска очень нравилась.
В полковом собрании устраивались танцевальные вечера, но, разумеется, не без амура… и не без «историй»… Египетской казнью в Маньчжурии, можно считать мух, которые положительно покрывают все, лезут в рот, нос и уши, в пищу. Самый город Ляоян — это в меньшем масштабе Мукден. Я жил в небольшом домике с садиком вместе с подполковником 15-го полка Михайловским. В августе получено приказание одним батальоном 11-го полка занять г. Фын-хуан-чен, в 16 верстах к востоку от Ляояна. Был назначен наш 2-й батальон и конно-охотничья команда с батареей Забайкальского Казачьего войска; отряд этот под начальством подполковника Александра Николаевича Муравьева, про которого китайцы говорили: «Капитан ломайло-нос, большая машинка».
4 сентября 1901 года наш отрядик выступил из Ляо-яна в Фын-хуан-чен. До гор шли хорошо, когда втянулись в горы и стали брать перевалы, то измучились вконец: горные дороги в дефиле были завалены китайцами огромными камнями, и двуколки приходилось разгружать и перетаскивать и их, и грузы на руках. Только через десять дней мы достигли Фын-хуан-чена.
Город Фын-хуан-чен — небольшой, при высокой острой и голой горе того же названия. Наш батальон занял в городе монастырь-училище, очень чистенькие помещения с двориками, садиками и красивой башней на внешнем углу. Каждый офицер занял отдельную келью, в которых поставили небольшие печи. Устроили батальонное собрание. Приходилось быть настороже, так как кругом были хунхузы
[87] — днем и ночью ходили дозоры. В городе стоял батальон китайской пехоты, и командир его и фудутун (уездный начальник) часто бывали у нас.
Скучновато было сидеть на краю света среди гор и хунхузов; одно было развлечение — это газеты и книги периодических изданий. Китайская почта настолько была исправна, что когда мы покидали Фын-хуан-чен, то собрали около 150 руб. и раздали по постам этой летучей почты. В Ляояне всю нашу корреспонденцию полковая канцелярия запаковывала в один тючок и сдавала на китайскую почту, где припечатывали на тючок три куриных пера и пускали по летучей своей почте, и мы через двое суток получали почту, а ведь 160 верст. Рядом со мной жил врач Крылов, у него был большой аристон
[88], который и услаждал наш слух; бывало, ложишься спать и кричишь: «Доктор, поставьте монастырские колокола», — тот заводит, накладывает стальной круг этой пьесы и пускает, раздается мелодичный перезвон, а снежная метель шуршит по бумажным окнам, и засыпаешь с мечтами о далекой России. Надо сказать, что здесь у нас не было пьянства и не было историй, я объясняю отсутствие последних отсутствием «этих» дам. Жили мы по-братски. К Рождеству в одной огромной фанзе я устроил сцену и поставил три спектакля из сборника издания Березовского. В раннее утро Рождества солдаты моей роты ходили славить по офицерам с большой звездой и собрали что-то около 30 руб., пели очень хорошо.
Брат Александр умер. Брат Николай женился на Екатерине Александровне Буш (Рязань) и поступил в полицию, сперва в г. Зарайск, а потом удалось поступить в Московскую полицию, и зажил припеваючи.
Занятия в Фын-хуан-чене у нас велись на воздухе, и только вьюга заставляла прятаться по фанзам. Китайцы относились к нам очень хорошо, т. е. они заработали так, как никогда, городок обогатился: ежемесячно отпу скалось авансом на расходы 10–15 тыс. За нашу 100-рублевую бумажку китайцы с радостью давали 130 серебряных долларов… Вот это был курс, а теперь (1921) за один доллар в Харбине продают 1000 романовских, 250 руб., вот где голая правда оценки государства. О, голотяпия, и хамократия, и плутократия… погубили матушку Россию.
