Крайне необходимы были умывальники, пирамиды для винтовок, столы, скамейки, кадки, ведра, а материалов не было и негде достать — командир полка винил меня, когда же я говорил, что все это было предвидимо в моей смете, представленной в Одессе, то он начинал кричать с пеной у рта… Все материалы, до леса включительно, доставлялось из Владивостока по страшно высоким ценам. Главное горе было с водой — в сыром виде это был яд: дизентерия косила людей, трудно было убедить солдат не пить сырой воды. В августе 1898 года в полку умерло от одной дизентерии 48 человек. Жары стояли до 35° по Реомюру
[67], пить теплую переваренную воду было противно. Дизентерия здесь была особенная — «сверлящая», т. е. желудок и кишки язвами разрушались совершенно, спасения не было.
Первые дни пребывания полка в Талиенване омрачились самоубийством полкового адъютанта подпоручика Пиотух-Кублицкого на романической почве с госпожой Азарьевой… Могу теперь сказать, что, прожив в тесном соприкосновении с полковой жизнью, я «Поединок» Куприна не считаю пасквилем на офицерскую жизнь, а прямо фотографический снимок. Истории И. с П., А. с И.-Н., В. с П., Д. с Р., А. с Б., А. с С., К. с Л., С., З., В., Г. с С., З. с Л. и т. д. в конце концов так и называли: «Дама из Талиенвана». Сам командир полка Д[омбровски]й показывал пример.
Полк расположился: штаб и 1-й батальон в Минном городке, 2-й батальон и учебная команда в импани
[68]. С нами расположилась прибывшая в августе 1-я батарея 3-й Восточно-Сибирской стрелковой артиллерийской бригады, которая заняла дальнюю импань.
Сам Талиенван — грязная китайская деревня с двумя улицами, названными Александровская и другая — Ни колаевская. От океана деревня закрывалась возвышенностями, по которым были расположены три форта, разоруженные и разрушенные японцами в 1895 году
[69]. На господствующей высоте на высоком флагштоке развевался огромный Андреевский флаг
[70], и был при нем, в землянке, караул, который наблюдал за морем. Наблюдение за исправностью флага и землянки было возложено на меня. Наши стрелочки не понимали святости флага и позволяли себе вытирать [им] лицо и руки после утреннего умывания. Я оказывался виновным в этом, как будто я их воспитывал, разумеется, я командиру полка давал надлежащую отповедь. Особенно несправедливо-неприязненно относился полковник Домбровский к Туркулу, Пушкарскому, Гусеву, Иванову, Гейкину, Лепилину и ко мне, но все мы были службисты. Капитан Азарьев образовал в полку «стрелковый» кружок и вертел командиром на «дамской» почве. В батарее оказался мой старый знакомый по 35-й артиллерийской бригаде (Ростов, Ярославской губ.) — капитан Сергей Федорович Горошков, штабс-капитан — Григорий Семенович Петров (Рязань). Эта батарея в 1895–96 годах пришла походным порядком из Рязани в Никольск-Уссурийский. Командиром батареи был чудный, добрый полковник Николай Яковлевич Громов
[71], да и все офицеры — Петренко, Соколовский, Плазовский и Муравский — были славные добрые товарищи, и я отдыхал душевно у них, так что я и Змейцын столовались в батарее, а Змейцын и жил в батарее и раз, за разъездом офицеров, целую неделю командовал батареей. Н. Я. Громов нам готовил отличный ликер из корок мандарина, мы выпивали его полведра в месяц. В батарее была отличная баня, и я каждую субботу мылся. Вообще, стрелки дружно жили с артиллеристами и в мирное, и [в] военное время. Священника в полку пока не было, а временами приезжал из Порт-Артура о. Иосиф Никольский, но очень редко. В день Георгиевского праздника 26 ноября пели молебен только певчие по составленному мною конспекту без возгласов священника. Церковное пение хорошо знал подпоручик Александр Пор. Решетинский
[72], и хор был очень хорош. Было как-то тяжело без церковной службы, и это сказалось…
Было устроено собрание в большой фанзе
[73], сперва все столовались вместе, а потом семейные каждый у себя. Мест для прогулок было несколько: «собачья площадка» или «брежаловка»
[74] — площадка посреди Минного городка, на которой по вечерам сбирались дамы, дети и офицеры, мною построены были две длинные скамейки. У ног плескалось море. Часто офицеры составляли хор и пели песни далекой Родины, но нашему «Яшке» не нравилось. Другое место прогулок была пристань, построена французскими инженерами китайцам в 1874 году. Пристань вдавалась в бухту саженей на сто, была на железных сваях, во время отлива высоко возвышалась над водой, а во время прилива вода подходила под самую настилку. Прилив был здесь около 10 футов. Третье место прогулок — это были развалины фортов, но это было место «интимных» прогулок и свиданий…
Жутко было осенью, когда разыграется тайфун и океан положительно завоет, когда валы начинают обдавать наши солдатские кухни.
Холостые офицеры были помещены в один огромный сарай, и часто я был свидетелем возмутительного отношения во время азартных игр офицеров к друг другу, тут забывалось и звание офицера, и всякое при личие… Я никогда в жизни не играл в карты и, будучи командиром полка, беспощадно преследовал картежную игру в полку.
Вскоре за нами в Талиенван прибыл 12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, стало как-то веселее.
1899
Новый, 1899 год встретили в собрании, все сперва чин чином: и 12 ударов в музыкальную тарелку, и шампанское рекой, и речи, и первый вальс, но к исходу израиля
[75] из собрания разыгрался скандал между А. и И. Н., и финалом было бегство А. без фуражки в развалины фортов… сам Д[омбров]ский пошел искать беглеца А., жена которого упала в обморок, она так любила своего Коко… Комедия и жалкая, и смешная, но Коко был найден в целости, водворен в свою квартиру. Весной 1899 года прибыл в полк священник о. Николай Пивоваров с вертлявой матушкой. Я был назначен ктитором полковой церкви. Церковь устроили в одном свободном деревянном бараке полевого госпиталя; иконостас был из деревянных рам, обтянутых белым коленкором, на который и развесили случайные иконы, подсвечники были деревянные. Служили на походном антиминсе. За первой всенощной многие плакали, вспоминая далекую Родину. Отец Николай служил очень хорошо — истово и красиво, но какой оказался впоследствии… был расстрижен и в России попал в тюрьму.
