Выскакивали из воды как из огня, быстро одевались — и в портовой ресторанчик грека Никола Панели, который неподражаемо готовил рагу из баранины — 20 коп. глубокая тарелка, как вкусно было это рагу под рюмку водки… да еще после купания. После основательной закуски с водкой переходили на белое вино «Рислинг» виноградников Подобедова — 40 коп. за бутылку, и непременно с устрицами мыса Святой Анны; каждый съедал по 100–200 устриц с лимонным соком. После сего самочувствие было чисто ангельское… Так жили мы в Крыму.
Зимой охотничьей командой было сделано несколько больших охот «загоном» в окрестностях Старого Крыма, из Симферополя приходила охотничья команда 51-го Литовского полка. Спектакли и вечера шли своим чередом. В Фео досии был открыт памятник императору Александру III как основателю порта и благосостояния города. У И. К. Айвазовского, на Масленице 1896 года, состоялся гранд-бал со спектаклем с пьеской «Жмурки», где я играл роль маркиза с тремя хорошенькими барышнями. В костюме маркиза я был снят, и фотография разошлась в большом количестве.
В апреле месяце я был опять командирован в Севастополь — возобновить разбивку лагеря и поставить палатки с постройкой необходимых кухонь и прочих хозяйственных построек. Мною было выполнено, и полк прибыл в лагерь Севастополя. Плохо было в Севастопольском лагере: воды мало, пыль известковая страшная, жара от скал Сарданавиной балки невыносимая; результаты: больных трахомой глаз более 500 человек, и от брюшного тифа умерло более 50 человек. Мы были страшно недовольны и вспоминали свой Феодосийский лагерь.
После лагерного сбора последовали маневры частями дивизии, применительно к Севастопольской кампании, в окрестностях Балаклавы.
Из выдающихся событий за время лагерей было торжество священного коронования их величеств. Празднества в Севастополе прошли блестяще, особенно красив был Черноморский флот. Невольно мне вспомнился 1894 год, 21 октября, 10 часов вечера, когда в феодосийском порту показался военный транспорт «Днестр», а через час я и еще пять офицеров получили [приказ] экстренно собраться и явиться на транспорт в 12 часов ночи для отправки в Ливадию, держать посты у гроба императора Александра III. В пять часов утра мы уже ехали по ялтинской набережной в Ливадию, с 9 часов стояли при гробе императора, и я тогда увидел всю семью. Трогательно было видеть императора в гробу, много видел неподдельных народных слез при прощании простого народа ночью в Ливадийском соборе. Перенос тела на крейсер «Память Меркурия» и его отплытие из ялтинского порта не поддаются описанию.
1896
Зимний сезон 1896/7 годов я усиленно ухаживал за барышнями, а особенно за Феней Макаровой и Тасей Мосаковской, но кому из них отдавал предпочтение, я и сам не знал…
Спектакли, вечера, посещения знакомых шли своим обычным порядком, время летело как стрела, не было ни забот, ни горя, ни зависти — был вполне доволен своей судьбой, но было одно неприятное обстоятельство: застой в чинопроизводстве и в движении по службе; ведь года шли, я поручиком восемь лет, а надежды к производству и не видно — я в полку чуть ли не 12-й поручик и лет от роду 35-й год… Явилась мысль уходить за чинами на Дальний Восток, мысль эта засела гвоздем… Стала омрачать Крымское счастье. В конце года я частенько стал бывать в семье начальника Феодосийского карантинного округа Семена Спиридоновича Мосаковского, у которого были два сына — Вячеслав и Владимир, три дочери — Ольга, Наталья и Людмила, всех интереснее была Наталья (Тася). Меня принимали очень хорошо, «видов» на что-либо не показывал, да так и было, Феня Макарова была куда интереснее их. Как мы ценили, [что] женский элемент показывает то, что бывало на репетициях; мы заранее уславливались по окончании репетиции, [и] вместо того чтобы проводить дам, удирали через пожарный ход в ресторан нашего Пантели; дамская группа шла домой по одной стороне высокого бульвара, а мы шли в ресторан по другой стороне, закрытые насыпью бульвара.
Весной ходили за фиалками в кизильник, катались на нашей парусной шлюпке «Ласточка» и раз чуть не утонули, ездили большой кампанией в Кизилташский монастырь, где влезали на среднюю скалу с крестом. Наша группа офицеров ездила на именины поручика Владимира Ивановича Фомина, в его усадьбу с виноградниками в Отузы, где провели весело время. Вообще жилось весело, но что же дальше? Хорошо было офицерам — местным уроженцам, которым чинов и движения по службе не надо было, ибо у каждого из них был или домик, или виноградничек, или просто сарай, которые они сдавали в аренду за очень высокие суммы и жили припеваючи, как то: Александровы, Фомин, Толстовы, Тренин и Лилевр, но мне нужно было подумать.
Из командиров батальонов выделялся подполковник Коробко, про которого офицеры говорили: «Коробко пьет не робко», бывший гвардейский офицер Егерского полка, был переведен на Дальний Восток, где про него и его друга Алмазова сложились легенды… и оттуда был переведен в Крым в Виленский полк; он страдал «запоем», когда не пил — был толковый, умный и дельный штаб-офицер, но в «запое» обращался в животное; запой обыкновенно начинался с красного вина, количество которого постепенно увеличивалось, переходил на водку, которая доходила до четверти в день, он запирался в комнате и кричал: «Я казак!»… Проходило две недели, и он делался трупом, труп подымали, обмывали, давали вылеживаться дня три, и вновь нам являлся настоящий Василий Федорович Коробко, строго-придирчивый начальник. Начальство ему прощало — видимо, у него была в Петербурге «большая рука». Был в полку подполковник Симонов, человек недалекий: поручик Фомин, его друг-приятель, учил его говорить по телефону, взявши разговорную трубку телефона в рот!.. Но ничего не выходило… Был подполковник Василенко-Иваницкий, очень умный и толковый, и богатырь; у него во время лагеря ежедневно в ротном котле на веревочке — язык, который ему подавался после утренних занятий, горячий, разварной, и он выпивал большую винную рюмку водки, закусывая большими кусками языка с громадными помидорами, если случался гость, то и он угощался.
Полк был еще с кавказскими традициями, был образцовый по порядку, стрельбе, выучке и в походах по горам неутомим. Вообще, полки 13-й пехотной дивизии и 4-й стрелковой бригады
[50] (Одесса) дали чудный элемент для образования на Квантуне 3-й Сибирской стрелковой дивизии, доказавшей доблесть во время Русско-японской войны. Между офицерами полка была дружба и товарищество. Из выдающихся офицеров были: капитаны Киселев, Кугаевский, Ивановы два брата, Ильгард, Сипачев, Вержховецкий, Романовский и фон Гард, поручики Калмыков, Саламатин, Емелин, Тренин, подпоручики Змейцын, Толстов, Рымша, Азарьев, Свержбинский и Клюев. 1-я Его Императорского Высочества рота содержала постоянный караул в Ливадии, а потом ежегодно чередовались первые роты батальонов. Офицеры этой роты получали высочайшие подарки.
Командиром корпуса весь южный (горный) Крым был разбит на маршруты, каждый маршрут имел номер, и по телеграфу охотничьи команды корпуса исполняли данный номер маршрута. Все маршруты проходили через г. Симферополь (штаб корпуса), где всегда была дневка и личная поверка командиром корпуса команд и журнала занятий. Я всегда получал благодарность за свою команду.
