В этой связи, Эмми, хочу сообщить Вам еще одну подробность, о которой я не упоминал ранее, боясь огорчить Вас. За все ремонтные работы по обустройству моего жилья в восточном крыле дома я заплатил из собственного кармана. В ходе судебного разбирательства с участием страховой компании того водителя, который меня обезножил, мне выплатили большую компенсацию. А потому я никогда не состоял нахлебником при собственном брате и не жировал за его счет. Более того, поначалу я даже предлагал Себастьяну пустить эти деньги на капитальный ремонт всего дома. И только тогда, когда мне стало известно, что брат и эти деньги все без остатка пустил под заклад своих собственных долгов, я дал обратный ход. Вот с тех пор я окончательно разуверился в нем.
Ну так как Вам мой план съехать отсюда? Пока мое решение созрело лишь на восемьдесят процентов, но думаю, я двигаюсь в правильном направлении.
Признаюсь честно, Эмми. После Вашего отъезда мне стало особенно одиноко. А сейчас после продажи своих «деток» и заняться-то особо нечем. Впрочем, начинаю подумывать о том, чтобы снова усыновить еще кого-нибудь…
Если выпадет свободная минута, прошу Вас, ответьте. Поделитесь собственными соображениями на сей счет. Был очень рад получить Ваше письмо.
Скучаю.
Алекс.
Ответить сразу на письмо Алекса у Эмили не получилось. Они с Антоном собирались на похороны Марго. Но всю дорогу и потом, сидя на поминальной службе в прекрасном средневековом соборе Святого Лаврентия в Гасси, она продолжала обдумывать письмо Алекса.
Скучаю.
По окончании службы многие местные жители пришли в дом Жака, где им было предложено угоститься новым винтажным вином. Все в один голос одобрили исключительные вкусовые качества вина.
Когда последние участники поминальной трапезы покинули дом, Эмили увидела, что Антон стоит один. Вид у него был усталый и изможденный.
Она подошла к мальчику и негромко обронила:
– Ступай наверх и упакуй свои вещи, хорошо? Мы скоро поедем домой.
Лицо мальчика немного прояснилось.
– Хорошо. Я сейчас!
Наблюдая за тем, как он с трудом переставляет ноги, поднимаясь по лестнице, Эмили лишний раз подумала о том, что приняла правильное решение, чтобы Антон переехал к ней сразу же после похорон матери. Во всяком случае, завтра с самого утра для него начнется уже новая жизнь, и это даст ему силы пережить все тягостные события дня сегодняшнего.
В кухне появился Жан.
– Эмили, папа приглашает вас присоединиться к нему в саду, пока Антон собирает свои вещи.
– Уже иду, – подхватилась Эмили и в сопровождении Жана направилась в сад.
Жак по своему обыкновению восседал в кресле, в котором он проводил все вечера. На поминальном обеде он руководил всем застольем, и Эмили получила возможность своими глазами увидеть, как все местные жители любят и уважают его.
– Садитесь, Эмили, – сказал он ей печально. – Мне надо с вами поговорить. Ты, Жан, тоже останься.
Судя по интонациям, старик собирался говорить о чем-то очень серьезном.
Жан налил всем троим по бокалу вина, а потом тоже сел, устроившись рядом с Эмили.
– Ну, вот, Эмили, наступил момент, – проговорил Жак осипшим голосом и слегка откашлялся. Он действительно охрип. Слишком много ему пришлось сегодня говорить. – Рассказать вам всю правду о дочери Софии.
После того как мы с Констанцией отвезли Викторию в монастырский приют для сирот, а затем Констанция вернулась к себе домой в Англию, я снова попытался уговорить Эдуарда пересмотреть свое решение, – неторопливо начал свой рассказ Жак. – Однако он и слушать меня не захотел, а буквально через пару дней уехал в Париж. Понятное дело, сам я терзался день и ночь, снедаемый чувством вины. Мучился, представляя себе, как дочурка Софии лежит где-то, никому не нужная и заброшенная всеми. И это «где-то» всего лишь в нескольких километрах от моего дома. – Жак слегка повел плечами. – Я старался рассуждать здраво, убеждал себя, что война оставила после себя сотни таких же бездомных и никому не нужных сирот, что я, в конце концов, вообще не несу никакой ответственности за судьбу маленькой Виктории. Но забыть малышку я не мог. За то время, что она была здесь, я успел привязаться к девочке и полюбить ее всем сердцем. В таких душевных терзаниях прошло две недели. Наконец я решил снова наведаться в приют и посмотреть, как там Виктория, привыкла ли она к своему новому дому. А вдруг ее уже успели удочерить? Если так, то что ж, на все воля Божья, и я не стану ее разыскивать, думал я. Увы-увы! Никто ее не удочерил. – Жак сокрушенно покачал головой. – Малышке к тому времени уже исполнилось четыре месяца. Не успел я переступить порог детской комнаты, как она тут же узнала меня. Глаза ее вспыхнули, и она заулыбалась во весь рот… Эмили, представляете? Она улыбнулась мне! – Жак обхватил свою голову обеими руками. – И вот при виде этой улыбки я понял, что не смогу просто так взять и бросить девочку.
Жак замолчал, не в силах продолжать. Жан обнял отца за плечи, пытаясь хоть немного успокоить его.
– И вот, – Жак резко вскинул голову вверх и обвел долгим взглядом Эмили и сына. – Я вернулся домой и стал обдумывать, что я могу сделать в сложившейся ситуации. Конечно, я мог бы и сам удочерить Викторию, но инстинктивно я понимал, что это не совсем то, что нужно малышке. Ведь в те годы большинство мужчин, включая и меня, разумеется, и понятия не имели, как обращаться с маленькими детками. Виктории нужны были любящие материнские руки. Тогда я стал соображать, кто бы из местных женщин согласился взять девочку на воспитание, что устроило бы меня со всех сторон. Ведь в этом случае я получил бы возможность хотя бы наблюдать со стороны за тем, как она растет и как ее воспитывают. И представьте себе, такую женщину я нашел. У нее уже был свой ребенок. Я хорошо знал эту женщину, потому что до войны ее муж регулярно помогал мне на винодельне во время сбора винограда. Я пошел навестить ее. Оказалось, что муж ее пока не вернулся домой и она ничего не знает о его судьбе. Положение у нее с ребенком было просто отчаянное… Они, что называется, умирали с голоду. Впрочем, после войны все мы тут жили впроголодь. Но женщиной она была доброй, заботливой, о чем можно было судить уже хотя бы по ее собственному ребенку. Я спросил у нее напрямую, готова ли она взять на воспитание еще одного младенца. Поначалу она отказалась наотрез, сказала, что хватит с нее и одного голодного рта. А чем она станет кормить второго ребенка? Само собой, иного ответа я от нее и не ожидал. Тогда я предложил ей деньги, и немалые! – Жак выразительно кивнул головой. – И она согласилась.
– Папа, но откуда у тебя взялись эти деньги? – страшно удивился Жан. – Ведь я же знаю, что ты после войны был беден, как церковная мышь.
– Действительно был… – Жак помолчал какое-то время, а потом глянул на Эмили. Та видела, с каким трудом давался старику его рассказ. – Ваш отец, Эмили, перед тем, как уехать в Париж, оставил мне кое-что. Уже после того, как Констанция вернулась в Англию. Может, таким образом он попросил у меня прощения за то, что отказался признать дочь Софии, и решил расплатиться с нами обоими. Я переговорил со знакомыми мне дельцами, орудовавшими на черном рынке, который в ту послевоенную пору процветал повсеместно. Я попросил этих людей оценить то, что отдал мне ваш отец, с тем чтобы на вырученные деньги я смог платить той женщине, которая согласилась взять к себе Викторию.
