— Да.
Он нажал на клавишу, и у нее в сумочке зазвякало.
— Это я, — сказал Пинский и улыбнулся, почти счастливый.
— Да, — сказала она. И уточнила:
— Меня зовут Ольга.
Они говорили отрывисто.
— Я позвоню, — сказал он.
— С двух до трех. Завтра. Нет, в понедельник.
— Хорошо.
В проеме шумного света появилась крупная дама в мехах и молча уставилась на них. Пинский, отвернувшись, начал изучать колесо ближайшего «мерса».
— Элеонора Владимировна, все хорошо, — весело сказала Булыгина.
— Я рада, — звучно ответила дама и, помедлив, вернулась в ресторан. Взрыв музыки налетел и откатился. Они снова были вдвоем, даже прохожих смыло.
— Стоять! — сказала Булыгина.
Пинский остановился.
— Стою. — И попросил. — Поцелуй меня.
Она отшатнулась, хватанула ртом воздух и быстро пошла к дверям.
Они возились у вешалки, повторяя пройденное, закрепляя материал. Теряя куски одежды, добирались до постели… Жадная сила, которая обнаружилась в ней еще в первый раз, у подрагивающей, медленно ползущей стенки лифта, теперь окрепла и обрела ясные черты.
Пинского раздевали и брали — так, как считали нужным. Он плыл широкими гребками по теплой реке, по течению… Она властно руководила им, открывая буквальное, бесстыжее значение этого глагола.
На каком-то повороте этой реки он попытался взять инициативу в свои руки, но она с протестующим хрипом вернула его на свой маршрут. Она знала, чего хотела. И, когда добилась своего для себя, блочно-панельный дом пробило протяжным криком.
Потом она лежала с открытыми глазами, глядя в стенку. Лежала почти без сознания, с вытекшей прочь энергией, и он почувствовал, как к горлу подкатил комок яростного, давно таимого желания. Теперь она была в его власти. Прислушиваясь к этому сладкому чувству, он положил ей руку на лицо, и она, как ягоду, взяла губами его пальцы.
Но пальцы сползли к горлу и чуть сжали его.
— Юля, да? — спросил Пинский.
Она рыбой хватала воздух, и губы искали его.
Он брал ее по-хозяйски, вертя как куклу, и она уже не кричала, а выла, вдавленная в подушку неожиданно сильной рукой.
— Путин, да? — шептал он в улиточку уха. — Ах ты, сучка…
Потом они лежали рядом, мокрые, мертвые сладкой смертью, и она приподнялась на локте и со всей силы вмазала Пинскому по лицу. И он рассмеялся. Она ударила снова, и он схватил эту руку — и поцеловал.
Они лежали теперь, глядя друг другу в глаза, как впервые.
— Хочешь, я включу телевизор? — спросил наконец он.
— Вот сволочь, — сказала она.
— Ага, — подтвердил он.
…Ее фирма оказалась кремлевским пиар-агентством.
Пинский выяснил это сразу, в ночь случайной встречи у дверей ресторана. Услужливый интернет вывалил предсказуемую дрянь подробностей: Газпром, Сочи, политконсалтинг…
Утром он нашел ее в фейсбуке — не поленился продраться через полусотню однофамилиц! — и, задыхаясь от ненависти, полдня изучал этот сраный бомонд. Академия госслужбы, банки, госкорпорации… Твари. Рассмотрел мужа. А-а, ну да. Этого и следовало ожидать. И дочка в частной школе в Блэквуде… А нам, значит, Путин!
Расчесывая рану, он погрузился в злорадные «комменты» по поводу сдувшейся Болотной и с трудом удержался от того, чтобы влезть в этот торжествующий гадюшник со своей рогатиной.
Пинский почти ненавидел ее, но хотел от этого еще сильнее. Желание густело от воспоминаний о ее надменной выволочке, ее сапожек ценой в две мамины пенсии, презрительных «постов», ее «френдов», хозяев жизни… Гладкая самка, думал он, ну погоди у меня. Еле дожил до назначенного звонка.
О встрече они договаривались ровными голосами.
Привет, сказал он — и замешкался, не зная, как назваться. У них не было имен друг для друга: он и Юлей-то ее не называл в тот первый вечер, обходились без имен.
Привет, сказал он, это я. Привет, ответила она ровным голосом. Какие планы, спросил он. Угадай. Ты приедешь? Да. Когда? Пауза. Завтра в три, напомни квартиру. Двести шестнадцатая, восьмой этаж.
Пауза.
В три, да? Да.
Она прикоснулась пальцем к экрану, завершая разговор, и огляделась. Да все в порядке — кто тут мог чего слышать? Она заранее ушла из офиса и сидела в итальянском ресторанчике за углом. Белый айфон на кремовой салфетке, стакан апельсинового сока, Челентано, обеденный перерыв. Любовь? Какая любовь? Она выписала себе витамин для организма, и пускай он не воображает лишнего!
Она возьмет свое, вот и все. Приедет и возьмет свое!
И она приехала и взяла свое — а потом брали ее. Брали, как девку, ни о чем не спрашивая, кроме одного:
— Путин, да? Путин?
И терпкий запах табака шел от подушки, в которую она была вдавлена.
Потом она ударила его и услышала в ответ счастливый смех. А потом лежала у него на плече, уже слабо понимая жанр, в который попала.
Он тоже ничего не понимал.
Часть вторая
С февраля в ее рабочий график вошли дневные отъезды на переговоры.
Пинский маялся, как наркоман, с утра наматывая круги по квартире, в ожидании дозы, без которой уже не мог.
С порога они набрасывались друг на друга в странной молчаливой игре, где каждый знал свою роль назубок. Страну за окном колотило, зимняя эйфория свободы выдыхалась, и сырой воздух пустел темной дырой будущего… Время неотвратимо сползало к апатии, крови и удушью, и только в постели на восьмом этаже жизнь хорошела от раза к разу, и бодрый попка, всегда не вовремя, кричал про антинародный режим…
— Сучка, — шептал ей Пинский, — в третий раз хочешь, да? В третий?
И его тайная гостья говорила — «да».
Но однажды, уже на середине пути, голая, она оттолкнула его и не далась, заставив самого лечь на спину, взведенного и подыхающего от желания. И медленно достала из сумочки причиндалы, которые он видел только в кино. Он рассмеялся и дал себя привязать, и она ласкала его, но не пускала.
— Давайте познакомимся, — прошептала она наконец, нежно сжав его яйца. Он взвыл от ярости и похоти. — Пинский Всеволод Павлович?
Фамилию он назвал ей однажды сам, уточнив с усмешечкой: почитаешь в Википедии… Она и почитала. Мелкий с рюкзачком, да он у них в заводилах! Известный документалист, призер фестивалей в Лимасоле и Амстердаме… В 2006 году подписал обращение «Путин должен уйти»…
— Вы чего-то хотите, Пинский? — спросила она, лаская его, раскинутого иксом на клеточке постели.
