А то бы — дождаться темноты и туда, вдруг подумал Курт. Никто бы и не хватился. Мартин Иден, вспомнил он. Да, Мартин Иден. Банально… А жить не банально? Заплыть поглубже, и все. А что? Может, прямо сейчас?..
Внезапная тоска сжала сердце, и Курт остановился, пораженный: оказывается, он еще хочет жить!
Обескураженный, он побрел навстречу темной полосе волнолома. Солнце уже почти село, но воздух был еще полон света. Линия мола постепенно укрупнялась, приобретая объем и глубину. Какая-то толпа густела вдали, и сирена «скорой помощи», как консервным ножом, взрезала воздух над побережьем.
У мола что-то происходило. Курт уже различал зевак, стоящих и склонившихся над чем-то. Два коня, гнедой и в яблоках, равнодушно глядели на происходящее. От кареты скорой помощи к морю быстро шли двое с чемоданчиком.
Похолодев, Курт все понял прежде, чем увидел. Тело, простертое на песке, не было видно за зеваками — только ноги, но что-то снова резануло душу Курта, и лишь подойдя поближе, он понял, что именно.
Это были ноги ребенка.
В двух шагах от линии прибоя лежал мальчик.
Курт сразу отвернулся, но успел увидеть детское запрокинутое к небу лицо. Рядом, вцепившись в безответную руку, выла и раскачивалась женщина.
Ноги Курта отказались нести его тело. Он сделал пару неверных шагов по пляжу и сел.
Произошла страшная ошибка.
Он был жив. Лицо обдувал приятный бриз, и ладони ощущали прохладу песка… Позорное недоразумение природы, одышливый пердун, забывший вовремя выйти вон, он жил, как ни в чем не бывало! А рядом, окостеневая, лежало тело мальчишки, и возле него лежала в обмороке женщина, чья жизнь, в сущности, тоже кончилась. Жестокие врачи хлопотали над нею, зачем-то желая вернуть в этот мир.
И Курт запротестовал.
— Это же я-а! — крикнул он кому-то. — Это же я-а хо-отел…
Он чувствовал себя обманутым. Трагедия была отдана другому; в репертуарной лавке оставались только фарс и пародия. Господа, не расходитесь, минутку внимания, господа! — у нас еще имеется забавный толстяк с мешочком снотворного… Просим к нам, к нам!
Какова дневная квота на смерть на этом побережье?
Все было чепухой, и только мальчик лежал на песке всерьез, глядя вверх невидящими глазами.
— За-ачем? — вместо него спросил у пустых небес несчастный Курт. — За-ачем?..
Вместо ответа чайка опустилась на серый песок и важно прошлась по нему, инспектируя происходящее.
Оля и Милька
Милька засыпал, обессиленный впечатлениями дня и убаюканный маминым голосом. Он был безутешен и счастлив, потому что впереди была целая жизнь и мама обещала ему, что все будет хорошо.
Оля мерно гладила голову сына, и Милька, уже совсем сонный, взял ее ладонь и утянул себе под щеку. Теперь она лежала рядышком ласковой пленницей, дожидаясь, пока он уснет окончательно.
Мальчик вдруг прерывисто, глубоко вздохнул, и Оля вздрогнула в испуге, но все было хорошо: Милька снова сопел ровно. Уснул, кажется, — подумала она, но решила пока не вынимать затекшую ладонь.
А в Милькиной улетающей в сон голове докручивалось, смешиваясь с небылью, странное кино этого дня. Папа с мамой, обнявшись, уходили по берегу прочь от беды — и сидели в плетеных креслах, чокаясь большими бокалами на тонких ножках, а Милька лежал на дне, мертвый и несчастный, и холодная вода покачивала его волосы…
— Милька! — позвала мама. И, подождав его у кромки волн, настоящего, живого, нежно поцеловала в макушку. И Милька еле сдержался, чтобы не заплакать, потому что ведь мама не знала, что он утонул… Он вздохнул глубоко-глубоко и, не открывая глаз, еще крепче прижал мамину ладонь к щеке.
Назавтра был новый день, и тысячи других дней потом, но тот вечер, тот шторм в Схевенингене навсегда остался c ним — словно под увеличительным стеклом и весь разом.
Как молочной пенкой взбегали на песок волны, как шли, обнявшись, молодые мама с папой и летела вдоль кромки прибоя чайка, ничего не знающая ни о смерти, ни о любви.
весна-лето 2008 года
Операция «Остров»
Неоконченный киносценарий
Бобе Жутовскому, с любовью
Часть первая
Чертово Домодедово! Как встали на Каширке, так хоть иди пешком.
Песоцкий вообще Домодедово не любил — и ехать к черту на кулички, и дорога в аэропорт неотвратимо пролегала мимо онкологического центра, где в восемьдесят седьмом за месяц сгорела мать… Пейзажи эти дурацкие, муравьиная жизнь за окном «мерса», проспект Андропова, прости господи… Не любил!
Доползли, Христа ради, до МКАДа, там просветлело, и водила дал по газам. Вылет задерживался, но уже и с задержкой уходили все сроки. Да еще эти «Тайские авиалинии»! С «Аэрофлотом» он бы договорился, задержали бы еще… Для него, бывало, задерживали.
Но — не везет так не везет! В шереметьевском VIPe имелась у Песоцкого одна волшебная мадам, которая донесла бы до трапа, как на ковре-самолете, а тут все пошло наперекосяк. С табло рейс уже убрали, и пока Песоцкий рыскал в поисках регистрации, взмок он уже не от волнения, а от ненависти.
Человек с бейджиком разговаривал через губу, и Песоцкий сорвался:
— Вы что, меня не узнаете?
— Узнаю, — ответил тот. И посмотрел не то чтобы нагло, а… Нет, нагло он посмотрел, нагло!
Подержав на педагогической паузе, Песоцкого пустили на регистрацию — «билет и паспорт давайте» — и тут все и случилось.
Он полез в наружное отделение и похолодел от пустоты под пальцами. Дрожа, набрал шифр, снял замочек, рванул чемоданную молнию — паспорта не было! Выгреб на пол всю эту пляжную ерунду — майки с шортами, ласты, маску с трубкой, вынул шнур зарядного устройства, пакет со сценариями, провел ладонью по бортикам — пусто. Песоцкий медленно выдохнул и снова полез в наружное отделение.
И нашел, разумеется! Лежали себе преспокойно и паспорт и билет в потайном кармашке. Рывком он протянул их служащему и стал ворохом закидывать вещи обратно.
— Чемодан давайте скорее! — крикнула девушка из-за стойки.
— Идемте со мной, — сказал служащий и, не оборачиваясь, пошел в сторону гейтов. Песоцкий, на корточках корпевший над замком, опрометью бросился следом. На ходу бросил багаж на ленту, схватил из протянутой руки паспорт с посадочным…
— Только скорее! — крикнула вслед девушка.
— Спасибо! — ответил он, улыбнувшись на бегу знаменитой своей телевизионной улыбкой. Ему часто говорили, что он похож на Джорджа Клуни, и так оно и было.
Умница улыбнулась в ответ:
— Счастливого полета!
Припуская с шага на бег, Песоцкий следовал за провожатым. Только на эскалаторе напряжение отпустило наконец: успел. Теперь посадят, никуда не денутся. Уже пройдя паспортный контроль, он вспомнил о незапертом чемодане и махнул рукой: в конце концов, ничего там ценного не было…
