Решение затвердевает в ее груди, как алмаз.
Это могут быть пустые надежды. Но она будет бороться за то, чтобы сделать их явью.
Она протягивает руку, чтобы коснуться руки мертвеца на стене.
Затем поднимается наверх и отправляется на поиски.
Рэд отнюдь не дура: свой безрассудный маневр она начинает с самохирургии. Она режет себя тонким скальпелем, купленным в Толедо тринадцатого века, и ломает заметные системы слежения. Комендант все еще может отслеживать перемещения Рэд вверх и вниз по косе истории, но на это требуется время, а Рэд быстра.
С первым письмом не возникает проблем.
Логично, ведь тогда они еще не знали, что за ними следят. Они приняли лишь рудиментарные меры предосторожности. Рэд выходит из тени подбитого боевого корабля и смотрит в небо мира, который ее Агентство уничтожило и покинуло. Письмо стало пеплом; она делает надрез на пальце, растирает кровь с пеплом, замешивая тесто на фоне разрушающегося мира. Она использует жемчужные огни и странные звуки. Она преломляет время.
Гром приближается. Мир раскалывается посередине.
Пепел становится листом бумаги с витиеватой надписью сапфировыми чернилами наверху.
Она читает. Она вбирает в себя начало. «Вот как мы победим».
В заброшенной больнице Рэд находит воду в аппарате МРТ и пьет. В бездне под храмом глодает упавшие кости. В сердце великого компьютера вчитывается в оптические схемы. В вечной мерзлоте вонзает в кожу щепки письма. Она все вбирает в себя, приспосабливается. Находит все недостающие оттенки Блу.
По мере того как письма постепенно меняют тон, она вынуждена проявлять большую изобретательность. Паук, поедающий стрекозу. Тень, пьющая слезы и змеящиеся внутри ферменты.
Она наблюдает со стороны, как рыдает в болоте с динозаврами, и хотя она знает, что это ловушка, расставленная прежней Рэд в надежде поймать своего преследователя, слезы все еще жгут глаза и рвутся наружу. Она не выдерживает и протягивает руку, словно хочет сообщить своим прикосновением: «Я здесь». Иногда человека просто нужно обнять, даже если он примет объятия за удушье. Она борется с собой впотьмах и чувствует боль, когда ломает самой себе бедро.
Она скитается по лабиринту прошлого и перечитывает письма. Воссоздает себя и Блу заново, в своем сердце, и они кажутся ей такими юными.
Она цепляется за текст, как за рангоут в бурю: кроваво-красная Рэд, монгольские орды, проклятие Атлантиды, голод, который будто распарывает тебя надвое и извлекает что-то новое наружу. Чай из шиповника. Книжные обещания. «Я, возможно, научила тебя этому чувству». Забота друг о друге.
А сколько хлебных крошек она подбирает в своих поисках! Блодьювед
[21]. «Пришлось бы ни много ни мало влезть в кожу агента». Как давно она это планировала? Как давно ты знала, мое настроение индиго?
Или она ничего не знала? Пересечения крошечные, от них легко отмахнуться. Хлебные крошки могут оказаться просто крошками. Рэд все равно жадно поглощает их. Сомневаться поздно; она все для себя решила.
Пусть Рэд безумна, но умереть за свое безумие – значит умереть не просто так.
Агенты коменданта чуют ее, преследуют. Они берут ее в кольцо на тонущем корабле из пиратского флота Чжэн Чэнгуна, но она разбивает их быстро, хирургически точно, снимает с них маскировочные щиты и надевает на себя.
Письмо – больше, чем просто текст. Она вчитывает в себя Блу: ее слезы, дыхание, кожу – большая часть этих следов стерта, но кое-что остается. Она моделирует сознание Блу из оставленных ей слов; она подгоняет свое тело под мерило писем. Почти.
И вот Рэд стоит на утесе у самого конца света, тянет руку, и ее сердце обливается кровью, когда она видит свои слезы в прежнем мире. Она хочет обвить ту Рэд своими руками, прижать к себе в горячих объятиях.
Убитая горем Рэд кладет ей на ладонь последнее письмо Блу, бросается с утеса и не умирает.
Письмо остается: на нем печать из воска с примесью крови.
На пустынном острове в дальних верховьях времени она кладет печать на язык, жует, глотает и падает навзничь.
Она вымарывает себя Блу, ее кровью, слезами, кожей, чернилами, словами. Она содрогается от болезненных конвульсий, когда внутри нее растет новая жизнь: новые органы расцветают из автосинтезированных стволовых клеток, оттесняя старые элементы. Зеленые вьюнки опутывают ее сердце и держат крепко, а Рэд тошнит, и с нее сходит семь потов, пока, наконец, вьюнки не начинают сжиматься в такт сердцу. Из-под ее старой кожи прорастает новая кожа, и старая лопается, покрывается волдырями. Она стаскивает себя, обтираясь о камни, как змея, и лежит так, преображенная. И еще: новое сознание щекочет уголки ее собственного.
Она чувствует чужеродность внутри. Тысячи лет она провела, убивая тела, подобные тому, в котором она сейчас. Морские брызги дробят скудный рассвет на маленькие радуги.
Ее трансформация не остается незамеченной.
Нити времени звенят от легкой, скорой поступи армейских сестер Рэд: Агентство почуяло измену, их героиня предала их. Теперь она – мясо для их зубов.
Если они уже успели так разозлиться, то что же будет дальше, когда ее следующий удар придется по ним.
Она соскакивает с пряди и ныряет в космос, камнем вниз падая между косами. Время теперь воспринимается иначе – она остается такой же, но в то же время становится отголоском своей любви, побочным эффектом, не совсем собой. Свора гончих мчится за ней по пятам – ее сестры, ее враги, самые смелые и самые быстрые, но по мере того, как они начинают понимать, куда она направляется, одна за другой они прекращают преследование. Остается последняя, на свою беду, слишком сильная и глупая, она все приближается и приближается, ее рука почти смыкается на лодыжке Рэд. Но впереди возникает зеленая стена – великая граница, где будущее перестает быть Нашим и становится Их.
Рэд ударяется в стену, и та распознает в ней Блу, клокочет, сопротивляется поначалу, и Рэд думает: «Вот и все, шанс упущен, мы проиграли». Но потом стена под ней открывается, и она проваливается внутрь, а стена моментально смыкается за ее спиной. Ее преследовательница разбивается вдребезги.
Рэд падает вниз и летит сквозь пряди, к которым никогда не осмеливалась приближаться, прямиком в Сад.
Она попадает в него письмом, подписанным Блу.
Сначала она оказывается на орбите.
Космос здесь вязкий. Плотный. Скользкий. Она тонет в приторном густо-медовом свете. Преодоление вакуума похоже на скольжение по мясу. Холод касается ее новой кожи, но не обжигает; в легких не хватает воздуха, но она не чувствует потребности дышать. Далеко-далеко, и слишком, слишком близко светит солнце, имеющее вид глаза с большим зрачком в виде песочных часов, как у коз. Солнечный глаз шарит по космосу в поиске изъянов, которые можно исправить, использовать. Другие звезды – тоже глаза, вечно что-то ищущие. В мире Рэд пророки проклинают безразличие вселенной; здесь, во владениях Сада, во всех его обширных мирах, всем есть друг до друга дело.
