Если бы она была ученой – а Блу исполняла эту роль достаточно раз и знала, что ей бы понравилось, – она провела бы всестороннее исследование по всем прядям, изучая миры, в которых «Ромео и Джульетта» – трагедия и в которых – комедия. Она приходит в неописуемый восторг всякий раз, когда посещает незнакомую прядь и смотрит спектакль, не зная, чем он закончится.
Сейчас она не испытывает восторга. Она наблюдает за представлением в напряженном предвосхищении сбывшегося пророчества.
Блу уходит, не дожидаясь финала.
Она возвращается в аптеку. Там, в горшке у окна, стоит растение – со слов аптекаря, любопытный гибрид между болиголовом и тисом. Его листья – темные и маслянистые; шипы – угрожающе изящные; ягоды – красные, как полукружья от ногтей, которые остаются на коже ладоней Блу всякий раз, когда она смотрит на них.
Письмо великолепно составлено. Она – разваливается на части.
Это, как ничто другое, приводит ее в бешенство.
Она прилежно вырастила его из семечка – щербатого, неправильной формы, отцвечивающего синим в бумажном пакете, полном светло-коричневых семян. Целый год, в течение которого Блу заманивала новую жизнь в одно чрево и выскребала ее из другого, она ухаживала за растением и наблюдала, как то издевательски зреет в невыполненное обещание, в несыгранную партитуру.
То, что растение написано на языке геомантии, само бросается в глаза: двоичный код, позаимствованный из левантийских рукописей, довольно примитивен. Скопления иголок и ягод на ветке образуют гадательные фигуры – conjunctio, puella
[17], – из названий которых легко можно вычленить более сложную азбуку. «Дорогая Блу, я подумала о твоем предложении, но тебе придется проявить ко мне доверие. Общение с тобой представляет для меня большой риск, поэтому настоящее письмо я замаскировала под яд – съешь его и узнаешь, когда и где сможешь со мной встретиться».
Это даже не похоже на Рэд. От мысли о том, что какой-то безликий агентурный шифровальщик стоял у нее над душой все время, пока она писала это письмо, рот Блу наполняется беспомощной яростью. Иногда ей снится, как она бросается на охранника Рэд, валит его на землю и что есть мочи бьет кулаками по лицу. Вот только в этих снах ее руки постоянно соскальзывают, не слушаются, и ни один удар не попадает в цель, а охранник смеется и смеется, пока изо рта у него не прорастает цветок и не произносит имя Блу.
В хорошие дни она на пробу колет пальцы о шипы растения и думает о веретенах. В плохие дни – уходит на семьдесят лет вниз по косе и смотрит, как полыхает Лондон.
Сегодня – отвратительный день.
Одна ягода оторвалась и упала. Блу чуть не вскрикнула – а что, если это абзац? – и, зажав большим и указательным пальцами, подняла ее с земли, положила на ладонь, убедилась, что никакой шип не повредил ягоду и та не потеряла ни муравьиного глоточка своего сока. Еще не время, подумала Блу; год – это пустяк, год – это мгновение, когда ждешь письма, которое обнулило бы это; письма, которое противоречило бы противоречиям этого. Сроки ответа отмечены сроком жизни самого растения.
По правде говоря, Блу оскорблена. Как банально, как неизобретательно. Рэд запретила читать ее следующее письмо – вот оно, не скрывающее своей ядовитости под видом проверки мотивов Блу, успехов Рэд. Блу умрет, если съест его, но если она этого не сделает, в Агентстве поймут, что кто-то предупредил ее, заподозрят Рэд и уничтожат ее вместо Блу.
Ее сердце заслуживает быть разбитым обо что-то более достойное. У такого предательства должны быть более острые зубы. Но вот оно как. Теперь – только так.
И все равно она гладит его листья. Все равно наклоняется, чтобы понюхать стебли: корица и гниль.
Она всегда знала, что съест его до последнего корешка.
Ягод – столько, сколькими письмами они обменялись. Она ест каждую медленно, прикрыв глаза, раздавливая некоторые об небо, а некоторые между зубами, катает на языке их приторный вкус. У ягод горькое, долгое послевкусие и обезболивающие свойства гвоздики – излишние, когда шипы начинают впиваться ей в щеки и горло. Она хочет чувствовать все.
Она думает об овсянках, пока жует волокнистые стебли, думает даже покрыть голову белым покрывалом для более честного причастия. Она вытирает с губ яркую кровь и смеется, постепенно затихая, пока не поглощает весь вкус до капли.
Она думает: «Горчит во рту чрезмерно сладкий мед»
[18].
Она вытирает слезы с лица, и те липко смешиваются с ее кровью. Она чувствует, как внутри нее что-то шевелится, как будто закручивается против часовой стрелки самого ее существа.
Она встает с пола, споласкивает лицо, моет руки и садится писать письмо.
Остановись.
Блу. Я серьезно.
Я люблю тебя. Но остановись. Не читай это. Каждое слово – смерть.
Драгоценная Блу, возлюбленная Блу, мудрая, смелая, глупая Блу, не отмахивайся от этой угрозы, как ты всегда отмахивалась от смерти и времени. Это не какой-то заурядный фоновый риск, не случайно встреченный на дороге монстр, не дракон, не лесной зверь, не инопланетный бог, которого можно перехитрить и перевоевать. Все куда менее безобидно. Это – слова, написанные с одной целью: стереть тебя с лица земли, – и написанные мастерски. После них можешь даже не надеяться на второе пришествие.
Отложи письмо. Мы все еще будем в жизни друг друга, воспоминаниями и соперницами. Мы будем пересекаться в погоне сквозь время, как раньше, до того, как я впервые узнала твои черты. Мы продолжим наш танец, но уже как враги. Ты только остановись сейчас, живи, люби и оставь все как есть.
Остановись, любовь моя. Остановись. Найди слабительное, больницу, шамана, жреца или один из ваших лечебных коконов – время еще есть. Но оно на исходе.
Остановись, черт бы тебя подрал.
Я вынуждена выводить каждую строчку, представляя, как ты это читаешь, гадая, что заставляет тебя читать до сих пор, вопреки моим просьбам, в то время как твое тело восстает против тебя и яд овладевает им. От такого хочется выть. Если ты дочитала до этого места, значит, я тебя не стою. Я слишком труслива. Я позволила себя использовать. Если ты дочитала до этого места, значит, меня превратили в оружие и вонзили меня в твое сердце.
Я слишком слаба.
Откажись от меня. Уходи сейчас же. У тебя все еще есть шанс, каким бы ничтожным он ни был. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Уходи.
Твоя навсегда,
Рэд.
Но ты все еще здесь. Ты ведь здесь. Мои уловки на тебя не действуют. Я надеялась, что ты уйдешь и спасешься, индиго. Но ты остаешься. Думаю, я бы осталась тоже. Надеюсь, я смогла бы поступить так же храбро, как ты. И мы обе отдали бы себя до конца, лишь бы прочесть последние строки друг друга, написанные водой и вечностью.
