Блу открывает глаза, и на ее лице появляется выражение легкого недоумения.
– Мы что же, даже не поужинаем сначала?
Сад смеется – шелестит листвой. Она подается вперед, и Блу словно проваливается в ее глаза и ощущает на языке привкус покоя и безмятежности, что обещает этот взгляд.
– Дорогая моя, – говорит Сад, – твои заслуги, конечно, трудно переоценить, однако нельзя не отметить, что твой почерк отличает некоторая… кичливость, назовем это так. Собственно, да. Пока твои братья и сестры цветут и растворяются во мне снова и снова, ты… – Сад скользит мягкой подушечкой пальца по щеке Блу с такой нежностью, что у той дрожит подбородок. – Ты витаешь корнями в воздухе, мой эпифит. Им не составит труда выследить тебя, конкретно тебя, по новой поросли. Ты, – продолжает Сад, как фикус-душитель прорастая своими словами в улыбке Блу, – всегда слишком любила оставлять после себя автографы.
Блу бы выглядеть сейчас ошарашенной, но для этого она слишком профессиональна. А не то она бы прикусила губу. Забаррикадировалась в себе, замуровалась в склепе, утопила бы этот склеп в болоте и подожгла болото, спасаясь от панических «что», «когда» и «как долго».
Вместо этого она пропалывает слова, взгляды, интонации Сада, распахивает вдоль и поперек, но не находит в них ничего, кроме заботливого неодобрения скверной привычки. Блу подается вперед и снова берет руки Сад в свои.
– Если ты внедришь меня обратно прямо сейчас, – говорит она твердо, – мы будем готовы уступить завоеванные позиции. Да, это займет больше времени, но это шаг – пусть не вперед, а вбок. Не отстраняй меня, и мы еще обратим это в преимущество. Ты ведь не можешь не чувствовать этой перемены? Мы на пороге чего-то великого.
– Так уж повелось, что за подобными порогами нередко обнаруживается край пропасти, – дружески замечает Сад.
– Но в пропасть так удобно сбрасывать врагов, – парирует ей Блу. – Так уж повелось.
Сад усмехается, и Блу понимает, что победила.
– Ну, хорошо. Как только закончишь здесь, двигайся вверх по косе, пока не встретишь знак от меня, а затем сместись на двенадцать прядей. Там тебя будет ждать интересная перспектива. – Сад медленно высвобождает руки. – Ты нам дороже, чем думаешь, мое перекати-поле. Береги себя.
Сад уходит, и Блу отпускает сухую ремарку о крепости вина, когда взгляд ее алиби снова становится осмысленным, они смеются, и остаток вечера протекает в благодушном настроении.
На следующее утро, когда Блу выписывается из отеля, у консьержа растерянный вид.
– Мои извинения, мадемуазель, – говорит он. – С вашим счетом произошла какая-то ошибка… Я подготовлю другой…
– Позвольте взглянуть, – говорит Блу.
Ее сердце не замирает, кожа не покрывается мурашками, рука в перчатке тянется к счету уверенно – Блу сразу видит истинную природу чернильной кляксы, притворившейся десятичной запятой. Она читает письмо, стоя перед консьержем.
– Ах да, – тянет она теплым и ясным голосом. – Мы с подругой прекрасно провели время прошлым вечером, но столь изысканное шампанское действительно было бы перебором. Вы правы. – Она улыбается. – Праздновать нам было нечего.
Она ловко сминает бумажку с кляксой, прежде чем консьерж успевает попросить ее вернуть, оплачивает новый счет, выходит из отеля и представляет крик экономки, который раздастся уже через час, чтобы не закричать самой. На улице садовник сжигает листья. Блу бросает счет в огонь, не сбавляя шага.
Как только она уходит, Ищейка выуживает из огня тлеющую бумажку и съедает ее с пылу с жару.
Дорогая Блу,
Я не
Я
Черт
В двух словах:
Они знают.
Не все. Еще не все.
Но знают о тебе. Твой удар молота, твоя западня, твой триумф, твой выход – ты здорово навредила им, и они не дадут тебе шанса сделать это вновь. Ни за что.
Они знают, что ты близка ко мне. Им как-то удалось поймать нас на карте, наши самые ранние моменты, невзирая на нашу осторожность. Они не знают о письмах, я так не думаю, только о твоем интересе и нашей близости во времени. Они прощупывают нас сквозь пряди, как какие-то пауки. Считают, ты хочешь завербовать меня. Так и было когда-то в начале? Ты поэтому написала мне в тот самый первый раз, кем бы мы ни стали друг другу с тех пор?
Они считают, ты ждешь, что я свяжусь с тобой. Напишу тебе письмо. Я не могу даже рассмеяться. У них есть машины, способные переписывать клеточный код, синтезировать белки вспять. Они тебя никогда не встречали, они тебя никогда не читали, но знают тебя достаточно хорошо, чтобы сломить – если ты подпустишь их близко. И они считают, что если я напишу тебе, ты
Я не могу это написать. Не могу
Какие же они умные и какие глупцы.
Твое письмо, жало, его очарование. Обещанные тобой «навсегда». Нептун. Я хочу повстречать тебя во всех местах, которые были мне дороги.
Слушай меня – я твое эхо.
Я скорее уничтожу мир, чем потеряю тебя.
Я вижу только один выход. Это будет нетрудно – должно быть нетрудно.
Отпусти меня. А я не буду сопротивляться.
Я напишу письмо, как они скажут. Отправлю его. Ни при каких обстоятельствах не читай того, что получишь от меня в следующий раз. Когда ты не погибнешь, они поймут, что гамбит проигран. Возможно, твой интерес ко мне был поддельным. Возможно, я недостаточно созрела для тебя. Возможно, ты заметила ловушку до того, как захлопнулась дверца. Возможно, комендант просто ошиблась. Она и раньше ошибалась, и машины тоже.
Просто… не читай того, что получишь после этого письма. Не отвечай.
И мы пойдем дальше, каждая своей дорогой.
Мне это ненавистно. Никогда раньше я не испытывала такой ненависти, как сейчас. Ты – все для меня, ты всегда будешь всем, но продолжать мы не можем. Мы не можем просто уйти.
Но уйду я, если в результате ты останешься жить.
Теперь они будут наблюдать за тобой и за мной пристальнее, чем когда-либо. Мы можем соперничать. Можем бегать друг за другом по времени, как делали это в течение многих веков, прежде чем я узнала твое имя. Но с письмами должно быть покончено. Со всем этим – покончено.
Если я умру – так тому и быть. Я подписалась на эту войну, только чтобы умереть.
Не знаю, упоминала ли я об этом прежде.
Но тогда не умрешь ты. Ты не будешь страдать. Тогда тебя не аннигилируют.
Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я буду писать это в волнах. В небесах. В моем сердце. Ты никогда этого не увидишь, но ты поймешь. Я стану всеми поэтами мира, убью их всех и поочередно займу место каждого, и всякий раз, когда на какой-то пряди будут писать о любви, это будет о любви к тебе.
Но так, как сейчас, – уже никогда.
