Гораздо позже приходит ищейка. Она находит зубы растерзанной твари. Выдергивает два самых крупных клыка, вставляет их себе в рот и направляется к пещере.
Кроме крови, ей нечего там искать.
Дорогая Блу,
Я…
Я не знаю, что сказать. Даже у прозорливой, почти всезнающей миссис Ливитт отсутствуют подходящие шаблоны. Дни рождения – да (мой, кстати, как раз сегодня, насколько это в принципе можно считать днем рождения); похороны – пожалуйста; поздравления со свадьбой – легко. Но почему-то она обходит вниманием правила этикета, уместного для ситуаций, когда твой враг спасает…
Проклятье. Прости. Я не в состоянии закончить шутку. К тому же мне не нравится называть тебя врагом.
Спасибо.
Для начала очевидное: за то, что спасла мне жизнь. Я почувствовала тебя, когда ты спускалась по косе. Думаю, никто на свете не восприимчив к твоим шагам так, как я. (А ведь никто – это все на свете, во всех отрезках времени. Даже эти отступления кажутся сейчас лишними. А ведь раньше мне нравились мои шутки. Мне казалось, они склеивают письмо воедино, а не расклеивают. Теперь я иного мнения.) Я пошла за тобой. За это я прошу у тебя прощения – за вторжение в твое личное пространство в момент, когда ты перевоплощалась в то, чем ты должна была стать, чтобы победить.
Я не смогла бы одолеть этого зверя в одиночку. Я не такая лютая, как ты.
Ты тоже оглядываешься по сторонам, когда читаешь эти строки, тоже ищешь меня взглядом? Я ушла, дорогая Блу, вверх по времени, и тебе пора последовать моему примеру. Мы обе сейчас не в безопасности, и чем дольше ты здесь задерживаешься, тем большему риску нас подвергаешь. Ты знаешь правила: эхо шагов путника вызывает землетрясения, и хотя никакой паук не чувствует твою поступь так же остро, как я, остальные тоже не глухие. Придется мне заглянуть в твои глаза как-нибудь в другой раз. Я оставляю тебе письмо, запечатанное воском, надушенное туалетной водой.
Запахи для меня – это средство. Я редко использую их в декоративных целях. Надеюсь, выбранный мной аромат придется тебе по вкусу. Я взяла у официанта из Следующего Лондона немного чая, который ты заказывала там пару писем назад, отнесла его в парфюмерный салон в Пномпене (7922 Прядь, 33 век, если тебе понравится запах; адрес найдешь во вложении) и несколько лет билась над созданием идеального букета.
Короче. Оставь это себе. Письмо твое. Оно не сгорит, когда ты дочитаешь его до точки, и не рассыплется в прах, во всяком случае, не раньше чем любое другое письмо, написанное женщиной с твоей любимой шестой пряди девятнадцатого века другой женщине. Бумага сделана вручную, в Ухане династии Сун: оставь ее в сырости, и она сгниет; смешай с водой, и получится целлюлозная каша. Уничтожь письмо сама, если хочешь, как хочешь. Я не обижусь. У каждой из нас свои надзиратели. Это письмо еще и нож, приставленный к моему горлу, если ты захочешь его перерезать.
Мне сложно шевелиться и сложно отвечать на твое прошлое письмо. Я чувствую… Не могу точно выразить, что именно. Потрясение? Помнишь эти надписи по краям старинных карт, пугающие чудовищами и русалками? «Тут обитают драконы»?
Я не знаю, какие дороги ведут вперед. Но твое письмо изголодалось без ответа.
Я читала твое последнее послание и перечитывала его – по памяти, как ты и предрекала мне давным-давно, подготавливая меня к этому безумию. Я вижу тебя в волне, в птице, в волчице. (В моей волчице, о шести лапах, с глазами, смотрящими в разные стороны.) Стараюсь думать о тебе каждый раз по-новому. Мыслительный процесс порождает в мозгу алгоритмы, которые могут быть считаны, если взяться за дело с известным упорством, а комендант известна своим упорством – она бы тебе понравилась. Поэтому про себя я меняю твою форму. Просто поразительно, как много вокруг нас синевы, если присмотреться. Ты тоже оттенок пламени: висмут горит синим, церий, германий, мышьяк. Видишь? Я интегрирую тебя в окружающий мир.
Полагаю, теперь я перед тобой как на ладони – представь, как я ерзаю, испытывая неловкость, будто выставленная напоказ. Я всегда выбирала идти напролом, не сворачивая с намеченного пути, без остановок и колебаний. Но я боялась, что ты сочтешь мои длинные письма признаком простодушия или отчаяния. Я боялась – только не смейся, – что твой ответ был продиктован жалостью.
Итак, позволь мне говорить начистоту.
Мне нравится писать тебе. Мне нравится читать тебя. Дочитывая твои письма, я как заведенная тайком сочиняю на них ответы, придумываю способы отправки. Одной изящно сформулированной строчкой я могу спровоцировать выплеск любой комбинации химических веществ; фабрика в моем теле предоставит мне любой желанный наркотик. Но с азартом от чтения и сочинения писем не сравнятся никакие наркотики.
Кстати, о неловком! Если у тебя были на меня какие-то грандиозные планы, если смерть, уготовленная юной мне твоими хозяевами, показалась тебе слишком легкой и ты предпочла бы, чтобы меня разобрали на запчасти, все, что тебе нужно сейчас сделать, – оставить это письмо там, где его найдет любой другой агент из моей фракции. Я переживу. (Недолго, конечно, и небезболезненно, но ты понимаешь, о чем я.)
В общем, в этом письме я твоя. Я не принадлежу Саду, не принадлежу твоей миссии, но я твоя и только твоя.
Я твоя и в других отношениях: твоя, когда в гаруспической
[11] апофении ищу в мире твои следы; твоя, когда обдумываю методы, мотивы, шансы на то, что письмо найдет тебя; твоя, когда анализирую твои слова – их последовательность, звук, запах, вкус, осторожно, чтобы ни одно воспоминание о них не истрепалось сверх меры. Твоя. Однако, думаю, ты оценишь этот сувенир.
В следующий раз попробую библиотеку. Надеюсь, ты понимаешь, почему мне понадобилось изменить планы.
Твоя,
Рэд.
Чтобы не думать, Рэд с головой окунается в работу.
В Пекине 622 Пряди 19 века она, облачившись в неудобные шелковые одеяния (и представляя на своем месте Блу), начинает дебаты о строительстве канала, которые перетекают в дебаты об общественной нравственности, которые побуждают принципиального и неподкупного чиновника по имени Линь принять императорский вызов. Если Линь очистит Гуанчжоу от иностранцев, промышляющих контрабандой наркотиков, его проект по развитию инфраструктуры получит бюджетное финансирование. Когда Линь добирается до Гуанчжоу и пытается перекрыть наркопоток, начинается война и Рэд ускользает.
В исламизированном и процветающем Аксуме на 3329 Пряди 14 века Рэд, не выходя из тени, закалывает мужчину, который хотел заколоть другого мужчину, который возвращался домой, вполпьяна от кофе, сахара и математики. Мужчина, которого закалывает Рэд, умирает. Математик просыпается на следующий день и изобретает форму мышления, которую намного позже и на другой пряди назовут гиперболической геометрией. Рэд к тому времени уже уходит.
