Нужно было дожить до весны. Тогда день начнет прибывать, солнце растопит снег и лед, ветер уляжется и мороз перестанет жалить лицо и руки.
И вот наступил самый короткий день года. Люди плясали в снегу и жгли костры в честь солнцеворота: наконец-то на весну повернуло!
Но весна не пришла. Свинцовое небо чуть побледнело – только и всего. Земля, вода и воздух по-прежнему были пронизаны льдом.
Понемногу добрались до последних запасов. Закололи свинью, разделали, часть заморозили, часть пожарили. Курам, что не несли яиц, свернули шеи, ощипали и сварили. Новых взять было негде: цыплята почти все поумирали. Оттого что погиб урожай и замерзли поля, нечем было кормить овец, лошадей, ослов. Больше смелости ценилась теперь живучесть, и слишком дорого доставалась похлебка, чтобы кормить ею умирающих.
Снаружи, в вечных сумерках, мягко ходили и выли волки. Они были голодны и злы.
Так вот какая будет она, думали люди, – трехлетняя кромешная зима Фимбульветр. Толстое солнце светило красно и тускло, как умирающий уголь в очаге. Немного было от него света, да и тот отливал кровью. У людей ныло в суставах и в мозгу: так хотелось света ясного, теплого ветра, набухших почек, зеленой листвы. Зима перешла в новый год, а потом и в следующий. Моря замерзли, айсберги наползли на берега и загромоздили бухты. Тут начали люди понимать, что это и есть – Фимбульветр.
Тогда начали грабить. С воем и ревом налетали на соседские хутора, убивали слабых, опустошали тощие закрома. Приканчивали остатки хмельного меда, опивались вином, словно перед концом мира, – многие думали, что он не за горами. Голодный съест что угодно. Победители пировали среди трупов, которые уже рвали на части дикие звери. Хватали друг друга и падали у костров, совокупляясь с кем попало и с чем попало. Целовались, кусались, жевали, заглатывали, дрались в ожидании конца, медлившего наступить. Потом, разумеется, дошли и до человечины.
Небо делалось все плотней и непроглядней. Дисы – женские твари с кожистыми крыльями – выли в ветрах, садились на утесы, смотрели на людей, а потом принимались кричать. Нидхёгг, огромный червь, точивший корни Иггдрасиля, выполз наверх и сосал кровь из мертвых, брошенных среди замерзающей слизи. Из Кипящего леса, где Локи лежал связанный среди гейзеров, еще пыхавших горячим паром, громче доносился волчий вой. Волки с окровавленными клыками рыскали в лесу, неслышно ступая по снегу. Волки рыскали в мозгу.
Настало время ветра и время волка – канун погибели.
Вот в таком они жили времени.
В Асгарде поблекло яркое золото, но по вечерам в достатке было вепревины, и волшебный вепрь успевал возродиться к новому пиру. Иггдрасиль весь дрожал, листья осыпались, ветви сохли – но еще стоял Мировой ясень. Один спустился к источнику у его корней и говорил с головой Мимира, лежавшей под черной, беспокойной водой. Никто не знает, что сказал ему Мимир, но вернулся он словно каменный. Боги ждали. Ничего не делали, ни о чем не думали, а может, и не могли думать. Идун лежала, свернувшись под волчьей шкурой. Ее молодильные яблоки высохли и съежились.
А под льдом кипела земля. На юге, в Муспельхейме, бушевал древний огонь, и бродили в нем твари без облика, пылали и мерцали. Так и было искони, но теперь раскаленные камни, дожди из обжигающего пепла, длинные языки стеклянно блестящей лавы – сперва красно-золотые, плюющие брызгами, потом чернеющие и застывающие – проникали сквозь окаменелую землю. Все выше вздымались красные купола, исходящие пузырями и пеной, дышащие ядовитыми газами, пожирающие целые леса. Лес назывался Кипящим, потому что пещера, где пытали Локи, окружена была кипящими гейзерами. Теперь они бурлили еще яростней, извергали искры, и сама земля дрожала, словно мучимый зверь. И разорвались путы, связавшие Локи многоликого. И он стоял, смеясь, среди дыма, пара и урагана камней, а потом сквозь хаос двинулся на юг. Быстро прошел через священный лес и нашел связанного Фенрира-волка. Земля трескалась под ногами у Локи, валились деревья, и волшебная лента, сотканная из кошачьего топота, женских бород, рыбьего вздоха и птичьего плевка, усохла и распалась. Фенрир раскрыл пошире пасть и выплюнул окровавленный меч. Отряхнулся, и шерсть на загривке задвигалась и зашипела, как огонь. Отец с сыном машисто зашагали вместе на юг, в край огня. Толстый лед лопался у них под ногами, зияли алые расселины. А они хохотали, они заходились хохочущим воем.
Границу Муспельхейма охранял Сурт Черный. У него в руке был пылающий меч, такой яркий, что больно смотреть. Вокруг Сурта вился дым. Страж поднялся – он был непомерно высок – потряс мечом и воззвал к товарищам. И потекли к нему под руку сыны Муспеля, целая рать с добела раскаленными мечами и пиками, с огненными пращами.
С высокого престола Один видел потом, как с ревом и грохотом мчали они к полю Вигрид, что на сто переходов раскинулось в любую сторону. Вот и настало время. Это было начало конца. Боги всю жизнь провели в ожидании последней битвы. Хеймдалль-глашатай встал и затрубил в великий рог Гьяллархорн – его для того и сделали, чтобы однажды прозвучал этот великий зов. Боги подымались, брали мечи, щиты, копья, тускло-золотые кольчуги. Собирались на бой эйнхерии. Один снова сошел с Иггдрасиля и говорил с головой Мимира в черной воде, еще больше почерневшей от сажи, сыпавшейся с неба. Великий Ясень содрогался. Земля плясала, и ему трудно было держаться за нее корнями. Ветви его бессильно трепались на ветру, листья срывал ураган и сыпал в горячую воду: внизу закипал источник Урд. Боги перешли радужный мост Биврёст, связующий Асгард с Мидгардом. Еще не началась битва, а они были уже ослаблены: Тюру волк откусил руку, Один отдал глаз Мимиру, Фрейр за невесту заплатил волшебным мечом-самосеком, Торова жена Сиф облысела, растеряла свои волшебные волосы. Сам Тор, по словам некоторых сказителей, лишился молота, когда метнул его вслед Ёрмунганде. В сказках и мифах выиграть битву помогает лишь несокрушимая сила или благородная надежда, когда все уже, кажется, потеряно. У асов не было ни того, ни другого. Они были просто храбры и несовершенны.
Иггдрасиль клонился к земле. Его листья бессильно обвисли. Его корни иссыхали. Вода с трудом, по капельке подымалась по канальцам к кроне. Рататоск-Грызозуб верещал от страха, олени понурили головы. Черные птицы срывались с ветвей и ввинчивались в красное небо.
Море сделалось черное, как базальт, и все покрылось буйной бледно-зеленой пеной. Волны взбивали ее, как сливки, и она подымалась дрожащими стенами. Выше и выше стремились пузырьки, и наконец вся стена рушилась поверх других на крошащееся побережье.
Тем временем с востока приближался корабль. Он был красив и чудовищен – сделан из матерьяла легкого и мутно-просветного. Из мертвых ногтей сделан был призрачный корабль, из тех, что забывают обрезать покойникам, когда сердце остановилось, а ногти продолжают расти. Был он тускло белый и мертвенно серый, словно весь океанский мусор, что не может ни сгнить, ни распасться, густо налип ему на бока. Звался он Нагльфар. У руля стоял великан Хрюм. Совсем маленькой девочка представляла мертвый корабль как что-то вроде шхуны с призрачной оснасткой и летящими по ветру вымпелами. Позже виделась ей разбойничья ладья с высоким резным носом в виде дракона – длинная, словно змеиной кожей, покрытая слоями тускло лоснящихся ногтей. Были на ней вместе великаны инейные и огненные, и ладья летела в облаках обжигающего пара.
