Когда он впервые увидел ее в классе, она показалась ему величественной: стройная гибкая фигура, светлые волосы, зеленые глаза, способные смотреть высокомерно, словно она не замечала тебя, или пронизывающе, словно она читала все твои мысли и чувства, звонкий голос, никогда не дрожавший и никогда ничего не обещавший, образованность, становившаяся заметной, когда она отвечала на вопросы учителя. Вокруг нее вились не только парни, но и девчонки, старавшиеся быть поближе к ней, чтобы в ее блеске светились и они. Филипп появился в классе в начале учебного года: их семья приехала в Гейдельберг из Дортмунда; к его собственному и всеобщему удивлению, Сюзанна на перемене повернулась к нему: «Ты „Бен Гура“ смотрел? Понравилось?» Окруженная поклонниками и поклонницами, она обратилась к стоящему в сторонке Филиппу, вовлекая его в свой круг и ставя рядом с собой.
Прозвенел второй звонок. Или уже третий? Филипп все еще стоял; он смотрел, как последние посетители, замешкавшиеся в антракте, спешат вверх и вниз по лестницам, понимал, что надо бы поторопиться, но как-то не мог сдвинуться с места. Он слышал, как закрывают двери, как аплодируют дирижеру, слышал ритмическую симметрию первой части, иногда – обрывки мелодии. Он сел на ступенях лестницы.
Он не смотрел ни «Бен Гура», ни «Рио Браво», ни «Некоторые любят погорячее», ни «Историю монахини» – ни одного из тех фильмов, которые все остальные считали себя обязанными посмотреть, если хотели участвовать в общем разговоре. Но, в отличие от всех остальных, он читал «Бен Гура» и «Историю монахини» и благодаря Сюзанне выглядел человеком, не нуждающимся в экранизациях, потому что читает и способен в голове рисовать сцены из книг, которые остальным надо показывать на экране. У него не было денег на кино, он сам считал, что он им не ровня, и, усмехаясь, покачивал головой. Но Сюзанна не считала, что он другой, не такой, как они. Играя людьми, она могла быть поразительно великодушной.
К нему подошла одна из тех молодых женщин, которые открывали и закрывали двери и продавали программки. Ему нехорошо? Ему нужна помощь? Может быть, вызвать врача? Дружелюбное озабоченное лицо. Он объяснил ей, что этот антракт и встреча с женщиной, которую он не видел пятьдесят лет, немножко его закружили. Она кивала, словно понимала, о чем он говорил. Может быть, она действительно понимает, подумал он, может быть, я слишком мало верю в способности молодых людей. Он поднялся:
– Я благодарю вас. Вы добрая женщина.
Она улыбнулась, польщенная:
– Пустяки. Хотите послушать окончание? Я могу вас впустить – но только не на ваше место.
Он последовал за ней, и она тихонько отворила дверь, и он стоял, смотрел на дирижера, на оркестр, на многочисленных духовиков, обшаривал глазами концертный зал, искал Сюзанну и не находил ее. И чем дольше он слушал взволнованные пассажи последней части, тем становился спокойнее. Да, он встретится у главного входа с Сюзанной, ее мужем и ее друзьями. Нет, он не будет аккомпанировать партии Сюзанны, он будет играть свою.
2
Через несколько недель после того, как она заговорила с ним в школе, она пригласила его к себе домой. Она вновь вовлекала его в свой круг. И это приглашение тоже было неожиданностью.
Но настоящей неожиданностью был дом на горе, в котором жили Фолльмары. Ничего подобного Филиппу видеть не приходилось; дом был встроен в гору и выступал из нее; большая терраса, открытый камин, фронтоны над окнами, а из окон открывался вид на равнину. От улицы к дому шла поднимавшаяся вверх канатная дорога. Он позвонил, в стене открылась дверь, кабинка ждала его; он вошел, и канатная дорога с легким гудением подняла его к дверям дома. Зачем была нужна канатная дорога – просто для экстравагантности? Филипп не стал это спрашивать, он и вообще старался задавать поменьше вопросов, чтобы не опростоволоситься.
У Сюзанны была комната с отдельным входом, отдельная ванная и отдельный балкон. Она ставила пластинки: Sweet Nothing’s, Put Your Head on My Shoulder, I Need Your Love Tonight
[7]; у него не было транзистора и не было проигрывателя, домашнее музицирование и церковная музыка – вот все, что он знал, и ему кружили голову проникающие в душу мелодии, обольстительные голоса, летний ветер, залетавший в комнату через открытую балконную дверь, и присутствие Сюзанны. Потом они сидели на балконе, смотрели, как заходит солнце, пили колу и говорили о школе, о любимых книгах, о своих мечтах. Сюзанна читала «всемирную литературу» и хотела стать писательницей, Филипп читал популярную литературу о дальних странах и хотел путешествовать в качестве натуралиста, журналиста, корабельного юнги – в каком угодно. Приглашение остаться на ужин принять он не мог, поскольку его ждали дома. Когда Сюзанна провожала его к канатной дороге, появился какой-то парень ее возраста. Он сидел в кресле на колесах, вращал их, крепко ухватываясь руками, и катил им навстречу; Сюзанна наклонилась к нему и поприветствовала поцелуем.
– Филипп, Эдуард, – представила она их друг другу без дополнительных пояснений.
Эдуард въехал в дом, Филипп вошел в кабинку.
В такси по дороге от филармонии к ресторану Сюзанна давала пояснения: Филипп – независимый исследователь, супружеская пара – друзья, они как раз сейчас продают свое предприятие по производству нижнего белья, а муж Сюзанны, руководивший семейным банковским бизнесом, недавно передал управление двум их сыновьям. У них есть еще две дочери, тоже уже взрослые и живущие отдельно; ее муж, усмехнувшись, упомянул пятого ребенка, который еще живет с ними, и, заметив удивление Филиппа, прибавил, что после несчастного случая тот прикован к инвалидной коляске. Сюзанна поморщилась и стала смотреть в окно.
И Эдуард был прикован к инвалидной коляске из-за несчастного случая. Во время второго посещения Филиппа Эдуард вкатился в комнату Сюзанны, и она его представила: ее единственный брат, на год моложе ее, увлеченный шахматист, одаренный математик, парализован в пять лет после падения со скалы, в школу не ходит, учится дома, частным образом.
– Ты никогда не ходил в школу?
– Нет. Без школы быстрее. Тебе еще четыре года сидеть до выпуска, а я кончу в будущем году.
– А потом?
– Потом университет.
В словах Эдуарда не чувствовалось заносчивости. Он говорил так, словно не было ничего особенного в том, чтобы в шестнадцать лет окончить школу и поступить в университет. Куда тот так спешит, что будет изучать, как он будет на инвалидной коляске в университете и не собирается ли он осваивать университетскую программу как школьную, с частными преподавателями, – Филипп спрашивать не стал. Постеснялся. Он никогда не видел ученика или ученицу в инвалидной коляске и не знал, что для них нормально. И что нормально в такой богатой семье, он тоже не знал.
На этот раз он остался ужинать и познакомился с родителями брата и сестры. Отец, перед ужином игравший на теннисном корте за домом со своим тренером, был за столом благодушен и настроен на общение. Ему, как узнал Филипп, принадлежали Институт авиационной техники и ряд патентов; он много путешествовал, как по Америке, так и по Европе. Мать – красивая и спокойная женщина, незаметно управлявшая переменой блюд и тарелок, которые приносила и уносила девушка в белом переднике, – улыбалась, слушая мужа, и поощрительно кивала детям, когда они начинали говорить. Она спросила Филиппа о его семье и смотрела на него внимательно и благожелательно, когда он рассказывал о своем отце, органисте лютеранской церкви, о матери, учительнице вечерних курсов, о старшем брате, оканчивавшем школу, и о младшей сестре, которая только пошла в гимназию.
