Горелая тайга
Наутро выезжаем дальше. Прямо дороги по Калбакае нет, одно сплошное топучее болото, поэтому делаем большой круг вокруг заболоченного озера Кельтура. Обогнув его, поднимаемся на гору, окруженную с трех сторон тремя разными водоемами: Кельтурой, истоками Кумурлы и Каракема. Снова выпрыгивает из зарослей карликовой березы и скрывается в лесу косуля. Мы карабкаемся по лесу крутым склоном.
Ближе к вершине горы начинается горелая тайга. Она сгорела несколько лет назад, от удара молнии. Сначала занялось одно дерево, от него все другие, и в результате полностью сгорел густой и обширный, высокий кедрач. Лес уцелел только ниже по горе, вся же вершина выгорела целиком.
Когда случается пожар, выгорают сразу большие площади тайги. Сильный ветер несет огонь по кронам, все ревет и пылает, звери в панике бегут от огня. Кедр, его хвоя и ветви, смолистые, вспыхивают сразу как порох, опаляя все вокруг.
Первый год после пожара лес стоит как бы полуживой. Зеленеет и желтеет на мертвых ветвях длинная кедровая хвоя, на черных обожженных огнем стволах еще держится кора. Но уже начинает свою разрушительную работу жук-короед. Все стволы покрываются глубокими черными дырами, и серые жуки с длинными усами внутри, под корой, выедают мягкие слои древесины
На второй год хвоя уже опала, горелые ветки стали хрупкими, высохли, побелели, самые тонкие из них ломает и сбрасывает в траву ветер. Черная кора начинает отваливаться, большими тяжелыми щитами, от гладких стволов цвета слоновой кости. Горелая тайга становится черно-белой. Белые стволы и узорчатые белые ветки светятся на фоне остаточных ошметков черной, как сажа, коры. А летом этот слоново-сажистый бурелом накладывается на мягко-салатный цвет влажного мха и синие небеса наверху.
Пройдет еще несколько лет – и от веток не останется и следа. Мертвые кедры стоят телеграфными столбами, на них наколото небо. Нет уже и коры, но стволы теперь потемнели от ветра и дождей и кажутся издалека черными. Пройдут еще десятки лет, попадают и подгнившие у корней телеграфные столбы, а их место постепенно займет молодой кедровый лес, поднявшийся, исподволь, из горельника. Так не спеша, десятилетиями, крутит природа свое колесо времен.
Мы на вершине горы в черно-белую пору горелой тайги, когда стволы под опавшей корой еще теплые, как топленое молоко, и цвета слоновой кости. Высота 2260 м, внизу ущелье Каракема, дует ветер, мы жуем вяленое маралье мясо на коротком привале. Проводники в свои бинокли выглядывают зверей. Каракем убегает далеко влево и вниз, к Чулышману.
– Здесь есть северные олени, – говорит Женя.
– Откуда? – удивляюсь я. Никогда до того не слышал, что на Алтае есть северный олень.
– Не знаю откуда. Но точно есть, видел сам, – говорит Женя.
Дальше мы спускаемся горелым лесом к верховьям Каракема, проезжаем невысокий перевал Неожиданный (водораздел Каракема и Кумурлы). Дальше, над озером Недоступное, движемся вдоль Калбакаи до самой ее верхней долины с множеством озер. И почти везде наш путь идет горелой тайгой. Много же лет уйдет на то, чтобы она восстановилась!
Манул
– Манула трудно увидать! – Цанат сидит вполоборота на своем коне и рассказывает мне про редкого кота алтайского высокогорья.
Мы едем, не спеша, по золотой Сайлюгемсой степи, вся каменистая поверхность которой издырявлена тысячами нор сусликов, пищух и сурков.
– Вот здесь самые его места и есть, – продолжает проводник, – сам погляди, сколько вокруг корма для него. Он ведь питается в основном мышами да пищухами или молодого сурчонка может задавить. А еще птиц хватает, когда подкрадется. Словом, жрет все что ни попадется, даже саранчу ловит и жует, когда бескормица.
Я никогда не видел манула в природе, и мне интересен рассказ Цаната.
– Он живет в этой степи, да? А сам ты их видел, Цанат?
– Да, они живут здесь по степи. Я их встречал, конечно. Хотя вот, может быть, мы сейчас с ним рядом проезжаем, а не видим его. Манул, когда вот так вот едешь близко мимо него, прижмется к земле, спрячется за камень или заползет в сурочью нору, замрет – и не заметишь его сроду. Шерсть у него серая, в полоску – как такого разглядишь среди камней.
– А если собака с собой?
– Ну, если собака, то тогда да, конечно. Собака манула сразу учует и кинется на него.
– А он с ней справится? С собакой-то?
– Да нет, не справится, если только в нору от нее не сбежит. Много их давят собаки бродячие, потому и мало манула нынче стало. А еще он в петли попадается браконьерские. И так-то у него жисть тяжелая. А тут еще люди, собаки…
– А почему тяжелая?
– Ну, подумай сам. Лето здесь короткое, а зима долгая и очень холодная. Ветра страшные, земля мерзлая. Сурки и суслики зимой спят, а пищухи больше по норам своим сидят, сено жуют. Птиц тоже зимой меньше, насекомых вовсе нет. Вот коту и трудно зимой прокормиться. А еще его волки жрут, филины с неба нападают. Тяжелая жисть у них.
Я смотрю по степи: плоская каменистая почва, низкая сухая травка, на многие километры вокруг. Коту здесь спрятаться нелегко, даже самому скрытному и незаметно-серому.
– А правда, что манула дома приручить нельзя?
– Да, дикий он совсем. К человеку не привыкает, сколько его ни корми. Все одно сбежит в горы.
– А когда ты его встречал последний раз?
– Да в прошлом году видел, на Башкаусе. Он размером-то как домашняя кошка. А кажется, что больше. У него шерсть очень густая и длинная, чтобы выжить на высокогорье.
Я его встретил на тропе, а он убежал от меня. Бегает он медленно: лапы-то у него толстые и короткие. А еще был раз случай, когда манул трех наших собак победил.
– Да что ты? Трех? Как же?
– А вот как дело было. Ехали мы с мужиками на конях в горы от Кош-Агача, по Чуйской степи. И три собаки в тот раз за нами увязались. Отъехали мы где-то с час от поселка, и тут собаки почуяли кошку, стали лаять. А коту куда от них деваться, на ровном-то месте? Он залег на земле, прижался, а псины его окружили с трех сторон и напирают.
– Что же вы не прогнали собак?
– Да нам интересно было поглядеть, что дальше будет.
– Вот вы живодеры!
Цанат охотно соглашается и продолжает рассказ:
– И вот когда они совсем уже его зажали с трех сторон и деваться ему было некуда, когда первая собака бросилась к нему кусать, манул вдруг быстро перевернулся на спину и начал отмахиваться от них лапами. Лежит на спине и дерется. Одной лапой сразу же сильно залепил по морде первой собаке. А когти у него острые, как иглы, лапа сильная. Он, получается, когтями-то ей по мокрому носу полоснул и по глазу ей попал краем. У той сразу кровища хлынула из черного носа. Пес отскочил от кота с воем. Боль-то страшная!
– А еще две?
