Толя оказывается далеко внизу на галечном ложе речной долины. Он, громко ругаясь, гонит грузовых лошадей назад к въезду на тропу. Дальше загоняет их на тропу и скоро, потный и злой, возвращается к своему коню. Мы продолжаем путь. Еще четыре таких же брода, еще четыре таких же лесных склона и броды остаются позади. Все семь бродов Карагема – глубокие, широкие, мощные, с высокой водой, но все проезжие, особенно если ехать вниз по течению, а не против него.
Мы встаем на короткий перекур где-то между пятым и шестым бродами, на берегу каменистого ручья на левом берегу Карагема. Здесь я обнаруживаю, что у меня отвязался и свалился по дороге старый пленочный «Никон» в черном матерчатом футляре. Камеру жалко – она побывала со мной во всех алтайских походах. И всегда делала превосходные снимки. «Никон» был крепко привязан к седлу, но, как видно, от скачков и шатаний веревка ослабла и после вовсе развязалась.
– Я посмотрю! – говорит Ербулан.
Он допивает чай из кружки и вскакивает в седло. Рядом с нами только что пройденный очередной брод, и Ербулан погружается в него, перебредая реку в обратном направлении, теперь уже против течения. За бродом он трусит по длинной галечной отмели, внимательно глядя на наши свежие следы и по сторонам от них. Ербулан вскоре отъезжает далеко от нас, превращаясь в темную точку. Там он вновь перебредает Карагем. И исчезает из виду.
Через полчаса Ербулан возвращается, увы, с пустыми руками. Он проехал все броды назад и везде оглядел дорогу, но фотоаппарата нигде не было. Должно быть, камера отвязалась прямо во время одного из бродов, и теперь ее далеко унесло по реке, бог весть куда.
За седьмым, последним, бродом тропа становится шире. Теперь мы едем высокими зарослями серебристой облепихи, покрытой спелыми оранжевыми ягодами. Облепиха вполне созрела, но она дикая и потому очень кислая. Дорога идет по дну мелких проток с голубым илистым дном. В протоках бежит быстрая вода. Вдруг мы замечаем впереди густой дым, который валит прямо от реки. За узкой, по колено, протокой открывается островок, покрытый кустами и густо заваленный заиленным топляком. Левый берег островка, весь загроможденный оставшейся от паводков древесиной, горит и дымится.
Вот так дела! Как же загорелся этот островок прямо посреди дикого Карагема? Грозы накануне не было. Туристы? Но как? И где они? Почему не потушили огонь, уходя с островка? Ответов на наши вопросы нет.
Мы привязываем коней на берегу и бросаемся тушить лесной пожар, опасный для окрестной тайги. В нашем распоряжении лишь три котелка и топор. Мы черпаем воду и заливаем ею огонь и горящие угли. Рубим горящие ветви и засыпаем их мокрым песком и липким речным илом.
Площадь пожара большая – 50 на 30 м. Горит сухой топляк, и горит уже давно. Огонь ушел глубоко вниз, он жарит нас из глубины завалов. Мы осторожно ступаем по почерневшему обгоревшему валежнику, засыпанному сажей и пеплом, опасаясь подломиться и провалиться в самый жар. Мы льем воду прямо в оранжево-черное пекло, и из него в ответ подымаются целые облака горячего белого пара. Мы начали тушить с трех сторон и медленно сходимся к центру пожарища. Тушение продвигается медленно. Котелки маленькие и приходится каждую минуту бегать к речке за водой. Едкий дым вперемешку с паром застилает гремящее ложе Карагема.
На борьбу с огнем уходит час. Наконец пожар вполне потушен. Черный горелый валежник блестит от пролитой нами воды. В нескольких местах остаточно поднимаются хилые дымки и пар. Мы осматриваем островок. Странное место.
Посреди островка торчит высокий шест. На него напялен сверху чей-то горный ботинок. Что сие означает? Неизвестно. Везде видны следы людей, свежие. Значит, тут проходили или стояли лагерем пешие туристы (конных мы бы видели). Костровище свежее – наверняка это они и подожгли островок. Прямо посреди него крупными белыми камнями широко (каждая буква больше метра высотой) выложено: SOS. Это еще что такое? Здесь что-то случилось? Мы оглядываемся. Ничего такого не видно. Или это глупая шутка?
– Здесь пару лет назад человек пропал. Турист. Искали его. Но так и не нашли. Может, от него эта надпись осталась? – Толя и Ербулан только пожимают плечами.
Немного проехав вперед от горевшего островка по простой дороге в половине четвертого пополудни мы встаем лагерем в нижнем течении Карагема у заброшенной пасеки. Опасные броды Карагема остаются у нас за спиной.
Заброшенная пасека
– Здесь раньше пасечник жил. Пчел держал… А несколько лет назад умер от болезни сердца, и теперь вот пасека брошенная стоит, – рассказывает нам за завтраком у костра Ербулан.
– Из Джазатора был пасечник?
– Нет, из Старого Аргута.
– А как он выбрал это место?
– Да как выбрал? Очень даже просто. Ниже километрах в пяти отсюда есть пастушеская стоянка, до нее автомобильная дорога проходит от Аргута. От той стоянки досюда тоже можно проехать на машине, материал завезти. Вот пасечник и выбрал это место, построил себе заимку. Завез лес, поставил избушку, сделал загон для скота, затащил ульи. И жил здесь все лето, держал скот и пчел своих. Здесь места отличные, мед выходил у него что надо.
Наши палатки стоят недалеко от костра, сам костер устроен прямо у домика, вокруг огня углом врыты в землю низкие деревянные скамьи на чурбанах. Единственного окна в избушке уже нет, нет даже оконной рамы. Оконный проем зияет прямо в срубе в сторону гор. Дверь с противоположной стороны тоже пропала, железные петли вырваны. Потолка нет, весь разобран. Стропила на крыше отчасти уцелели, но вся крыша в огромных дырах, над которыми бегут облака. Печка увезена, дощатый пол наполовину растащен. Сруб промок от снега и дождей и понемногу подгнивает. Внутри избушки сыро, холодно, сиротливо и грустно.
От загона для скота остались несколько свалившихся со столбов жердей, вросших в траву, мы топим ими костер. Столбы загона тоже давно сгинули. От самой пасеки нет и следа.
– Куда же пчел подевали после смерти хозяина?
Толя и Ербулан жмут плечами – это им неизвестно.
Ниже избушки течет и впадает в Карагем холодный прозрачный ручеек. Воду можно брать в нем или в самом Карагеме, спустившись к нему с крутого обрыва. Поляна широкая, ровная, удобная для выпаса, усыпанная круглыми мшистыми валунами. Тут уже намного суше, чем в глубине каньона, и в траве пахнет степной полынью. Высота здесь всего 1465 м, это первая наша ночь, которая обошлась без инея и заморозков. Вокруг поляны стоит лес, а над головой блестят снежные пики южных Чуйских Альп.
В Алтайских горах такую таежную заимку может устроить каждый. Горы большие, людей мало, места много. Ясное дело, что близко к деревням вся земля давно уже разобрана между хозяевами, но вот если взяться обустроиться подальше, то это пожалуйста. Можно поставить стоянку для пастьбы скота – зимнюю или летнюю. Можно срубить среди дремучего леса скрытную охотничью избушку с низким потолком и маленьким неприметным окошком, чтобы не спугнуть огнями диких зверей. Можно сколотить избенку на берегу озера или речки – для ловли рыбы. Или взяться и разработать таежную пасеку, как наш почивший хозяин.
