Еще два часа едем долиной Елангаша на север. Попадается редкий скот. Раньше, в советское время, здесь было несколько стоянок и много скота. Сейчас стоянок нет и скота немного. Людей тоже не видно. Близ устья речки Тестой мы бродим Елангаш с правого на левый берег. Брод глубокий, вода мутная. Здесь пасется третье за сегодняшний день стадо яков, голов в сорок. Все они смольно-черные и не обращают на нас никакого внимания. Здесь же, на правом берегу у устья Тестоя, на высоких гранитных скалах с гладкой поверхностью мы осмотрели древние наскальные рисунки – петроглифы. Мы поднялись на вершину скал пешком, а вот Толя пижонисто заехал наверх на своем белом мерине, звонко цокая подковами. Ниже по Елангашу на выходе в Чуйскую степь есть еще одна богатая писаница. Черно-рыжий гранит покрыт и здесь, и ниже сотнями примитивных древних рисунков. Лошади, козероги, архары, яки, снежные барсы, волки, маралы, скифские олени с огненными рогами, охотники с луками и стрелами – древние художники запечатлели мир, который их окружал. Тот же самый мир окружает нас и сегодня. Пожалуй, за исключением только луков и стрел.
Позади у нас семь с половиной часов пути и 38 км, а также высокогорный перевал Тара. Мы встаем лагерем с подветренной стороны холма на левом берегу Елангаша в трехстах метрах ниже устья Тестоя, там, где на карте обозначена летняя стоянка. От стоянки остались только две деревянные лавки вокруг костра и нижний венец когда-то высокой изгороди. По поляне валяются какие-то доски и полусгнившие бревна. Мы собираем их для костра, добавляем к дереву сухой кизяк и готовим ужин.
По всей широкой долине Елангаша свистит, не переставая, сильный плотный ветер. Мы прячемся от него за спиной холма, но все равно ветер отрывает от земли палатки, выдергивает алюминиевые колышки, гасит костер, выдувает из него тепло. Поверхность реки срывается ветром, нарезается им в белые барашки. Черные тучи окрашены снизу закатом в алый цвет. Холодно – от ледников Тестоя скатывается в долину студеный воздух. Над нами низко кружат коршуны, выискивая, что бы стащить. Ербулан кладет желтый баурсак (казахский несладкий пончик, жаренный в горячем масле) на камень метрах в десяти от костра и возвращается к огню. Коршун делает круг за кругом, приглядываясь к добыче. Дальше он делает маневр, восхищающий нас своей виртуозностью. Птица внезапно переходит в крутое пике, плотно сложив крылья к телу. Одновременно коршун разворачивается на 180 градусов, мгновенно меняя направление движения с горизонтального на обратное и вертикальное. Он камнем падает к приманке и, кажется, сейчас расшибется об землю. Метра за три до земли вдруг мгновенно расправляются крылья, и птица стремительно бреет вдоль земли, держа курс прямо на камень с пончиком. Все происходит в считаных метрах от нас. Коршун на огромной скорости сближается с камнем. Он хватает баурсак на полном ходу обеими сильными когтистыми лапами и резко взмывает вверх, улетая в сторону от нас. Но вот незадача! Баурсак рассыпается в когтях коршуна, сыплются вниз водопадом белые крошки, и птица остается ни с чем.
Тайга, глупо упустивший днем жирного сурка, теперь не в духе. Он громко лает, задрав голову и усевшись прямо на берегу быстрой реки, которая, мерцая стальным холодом, мчится мимо него. На другом берегу за стремниной на сухом пригорке стоит столбиком светло-рыжий большой сурок. Он только посвистывает в ответ на глупый лай Тайги. Меж ним и Тайгой течет большая река, и он может позволить себе вдоволь покуражиться над собакой. Сурок повертывается вправо и влево, опускается на лапки и снова становится столбиком, порой даже нагло поворачивается к Тайге задом. После обегает нору вокруг и снова встает торжествующим недостижимым столбом. Тайга заходится лаем от злости, обиды и бессилия.
Бельтир
На рассвете мочевой пузырь выгоняет меня из палатки на утренний летний мороз высокогорья. Солнце еще не встало. Холодные снега Тестоя нежно розовеют, темно-синее небо только-только начинает светлеть. Ветер ночью стих, вокруг полное беззвучие. Тайга спит недалеко от давно остывшего костра, свернувшись белым калачом на мерзлой траве. Вода в Елангаше немного спала. Из моего рта вылетает при дыхании легкий пар.
Я чешу слипшиеся от сна глаза костяшками кулаков и взбираюсь на невысокую каменистую полку над лагерем, чтобы справить там малую нужду. Наверху полки я внезапно сталкиваюсь лоб в лоб с жирным сурком всего лишь в метре от меня. Сурок что-то меланхолично жует, прижав ко рту обе передние лапки. Он, как и я, еще толком не проснулся и совершенно ошарашен моим внезапным появлением. Зверек издает отчаянный писк и мчится спасаться в близлежащую нору. Я окончательно просыпаюсь от поднятого им шума.
После раннего завтрака мы пускаемся в путь. Нам необходимо сегодня отправить Светлану в Барнаул – она запланировала пройти с нами только первую половину пути. Ее место должна занять Елена, тоже из Барнаула. Согласно договоренности мы все встретимся сегодня к обеду на мосту через реку Чаган, где догрузимся свежепривезенными продуктами, Лена сменит Свету, и мы двинемся дальше по маршруту.
Прямо от стоянки на Елангаше, где мы переночевали короткую ночь на легком морозе на высоте 2400 м, начинается крутой подъем на плато Янкуль. Конная тропа проложена наискосок каменистого сухого склона, заросшего колючками. Дорога хорошо заметна в камнях. Это значит, что она давно и активно используется для перемещения людей и перегона скота как с Елангаша в село Бельтир (слияние рек, перекресток), так и обратно.
Через двадцать минут неспешного крутого подъема мы выезжаем наверх, на высоту 2635 м. К востоку от нас в дымке расстилается огромная Чуйская степь. Здесь, впервые за последние дни, берет мобильная связь, и все бросаются звонить родным и близким. На востоке лежит Чуйская котловина, на западе стоят снежные пики Южно-Чуйских Альп. Внизу под нами – живописная долина Елангаша, откуда мы поднялись.
Немного спустившись в северном направлении, мы углубляемся в высокогорное плато. Оно безлесое, с небольшими мутными озерцами на поверхности. У одного из озер видны избушка, люди, стоит грузовой «Урал» с брезентовым верхом. Так, не спеша, двигаясь то вверх, то вниз, огибая грязные блюдца воды, мы продвигаемся к северу. В одном из зеленых логов с сочной травкой Тайга неожиданно подвергается нападению. На него нападает маленький и шустрый теленок яка, с крохотными рожками на упрямом лбу. Теленок принял добродушного Тайгу за хищника, может, даже за волка. И набросился на него. Ячонок черный, пушистый, скачет по-детски, высоко задирая задние ноги. Тайга – взрослый матерый пес и все отлично соображает. Собака видит, что на него несется сущий ребенок, безмозглый и смешной. Тайге это в радость – подурачиться с глупым теленком. Пес делает вид, что страшно напуган мягкими восковыми рожками бычка и принимается драпать от него со всех ног, оборачиваясь назад и виляя по склону задом.
Не знаю почему, но в этом зеленом овраге пасется один только молодняк: полтора десятка ячьих и коровьих малышей. В низине нет ветра, ласково греет солнце, блестит вода в крохотном болотце на самом дне ложбины. Мы затормозили и хохочем, наблюдая, как теленок гоняет Тайгу. Теленок бегает по кругу, наклонив голову и бодая рожками воздух. Тайга бегает от него по кругу же, высунув из пасти розовый язык. Когда теленок устает бежать и останавливается, Тайга также встает на месте и поворачивается к нему, как бы спрашивая: «Ну что, дурачок, все, ты угомонился?» Нет, не все, решает теленок и снова припускает за собакой. Так они носятся вокруг нас минут пятнадцать, пока бычок не устает и окончательно не оставляет собаку в покое.
