Первые попытки осмысления
Известнейший писатель, автор многих знаменитых произведений, среди которых российскому читателю хорошо известны «Степной волк» и «Игра в бисер», нобелевский лауреат Герман Гессе, проживший большую часть жизни в Швейцарии, рассказывал в своих письмах уже после войны, как часто он сталкивался с людьми, которые всячески пытались оправдать свое согласие «построиться» и выполнить приказы нацистской власти.
Тем самым они присоединялись к тем, кто сыграл роль в массовом опьянении и совращении. Эти «поэты и мыслители» не слышали стонов жертв, не ощущали невероятного страдания, выпавшего на долю огромного количества людей, не чувствовали испорченности, изнасилованности языка, который уже не имел ничего общего с народным или просто родным языком и превратился в средство пропаганды. Это был ужасающий партийный жаргон, продукт разложения, мусор в самом низменном смысле слова, «путем манипуляций доведенный до варварских «окончательных решений» в рамках невероятной технической машинерии», как писал впоследствии один из критиков режима. И писал он это, размышляя о роли философа Хайдеггера, который не постеснялся в 1935 году говорить о «внутренней правде и величии» национал-социализма, чем запятнал свое имя. Это тоже к вопросу о выборе пути на сложных перекрестках истории…
Вернемся, однако, к воспоминаниям Германа Гессе. Некий промышленник, отец семейства и образованный человек, задавал ему в письме вопрос: что, по его мнению, должен был делать в годы гитлеризма «порядочный немец»? Ведь он не мог ничего предотвратить, ничего предпринять против Гитлера, ибо это было бы безумием, которое стоило бы ему свободы, а потом и жизни. Гессе признавался, что мог ответить ему только одно: опустошение Польши и России, «безумная попытка» захватить Сталинград тоже были «небезопасны», но большинство немецких солдат, если не все, делали это «истово, от всей души». И почему, продолжает Гессе, немцы открыли для себя Гитлера только в 1933 году? Разве они не должны были понять, что он за тип, уже после Мюнхенского путча? И почему они саботировали «единственный благодатный плод» Первой мировой войны – Веймарскую республику, вместо того, чтобы ее поддерживать? Зато они обеими руками голосовали за Гинденбурга и потом за Гитлера, при котором стало «жизненно опасно быть порядочным человеком».
Продолжая мысль Гессе, нельзя не задуматься о том, как мог Гитлер, этот амбициозный и наглый тип, вообразивший, что имеет право затевать войны, бросать в пекло массы людей и распоряжаться их судьбами, забраться на главный пост в стране? Конечно, сыграли роль разнообразные интриги, говоря современным языком, во властных структурах. Но все же! Он был встречен на «ура» массами сограждан. Демагог, полагающий, что он навсегда, и что в его руках будущее страны, жаждет войти в историю как ее спаситель. И поначалу ему необыкновенно везет. С помощью подручных пропагандистов ему удается сформировать милитаристское сознание в обществе, посеять агрессивные экспансионистские настроения. Людей сгоняют в стаю – на почве мифов о «державной мощи» и «национальном величии». Под лозунгом патриотизма он превращает в своих сторонников оболваненные пропагандой массы. Недаром после войны слова «патриот» и «патриотизм» надолго станут в Германии непристойными и непригодными – ни один порядочный человек, ни один уважающий себя литератор или журналист их не употребит…
Герман Гессе напоминает, что немцы, еще до Гитлера, с восторгом приняли ультиматум Австрии Сербии, с которого началась Первая мировая война. Сколько тогда пришлось пережить таким людям, как Ромен Роллан или Стефан Цвейг (который, уже во времена фашизма, покончил с собой за границей), как многие другие деятели культуры, в том числе и Гессе. Но тогда «никто не хотел обсуждать, не хотел дискутировать, учиться думать…»
Многие старые знакомые Гессе, которые раньше годами находились с ним в переписке, прекратили ее, когда поняли, что эта переписка с ним, человеком, находившимся под строгим надзором, может принести неприятности. А теперь они сообщают, что живы, что всегда думали о нем с теплотой и завидовали ему: ведь он живет в Швейцарии, что они никогда не симпатизировали нацистам. Однако многие из авторов этих исповедей годами состояли в нацистской партии. А теперь повествуют о том, как одной ногой были в концлагере. И Герман Гессе отвечает им, что принимает всерьез только тех противников Гитлера, которые были обеими ногами в лагере, а не одной в лагере, а другой в партии.
Гессе также напоминает своим корреспондентам, что в «швейцарском раю» в годы войны многим, вроде него, приходилось каждый день ждать «добрососедского визита коричневых дьяволов» и что в этом самом «раю» людей из «черного списка» ждали тюрьмы и виселицы. Правда, добавляет он, им, «черным овцам», эти самые «новые организаторы Европы» иногда подсовывали какую-нибудь приманку. Так, в то время, когда у Геббельса и Розенберга он был на самом плохом счету (что, повторим, могло повлечь за собой вышеупомянутые смертельные последствия), его, к величайшему его же изумлению, пригласил приехать в Цюрих один весьма известный житель Швейцарии, чтобы обсудить участие Гессе в основанном Розенбергом «Союзе европейских коллаборационистов»…
Есть среди его корреспондентов и такие, продолжает Гессе, которые признаются, что тогда, примерно в 1934 году, они, в результате «трудной внутренней борьбы», вступали в нацистскую партию исключительно ради того, чтобы создать противовес «слишком диким и брутальным элементам» (какое знакомое оправдание!).
И есть среди них люди, которые в те годы открыто и однозначно помогали тащить «триумфальную колесницу Гитлера» и которые рассказывают о своей жизни так, словно ничего зазорного не произошло. Будто они не помогали дискредитировать и уничтожать его произведения и его самого! Ни один не пишет, что раскаивается, что теперь видит все по-другому, что был «ослеплен». И ни один не говорит, что был и остается нацистом, ни о чем не жалеет и вины своей не признает. «Да и где найти хоть одного нациста, который остался верен своему делу, когда все пошло вкривь и вкось», т. е. когда наступила военная катастрофа. Да, добавляет Гессе, от всего этого подступает тошнота и становится плохо. Между тем некоторые требуют, чтобы он заступился за Германию, приехал туда, поучаствовал в «перевоспитании». А еще больше немцев ожидают от него, чтобы он как «нейтрал» вступился за «человечность» и выразил возмущение поведением «оккупационных армий»…
Охарактеризовать духовную ситуацию в Германии после краха Третьего рейха пытался Ойген Когон, ставший в 1946 году соиздателем культурно-политического журнала «Франкфуртер хефте». С 1938 по 1945 год он был заключенным Бухенвальда. Чудом выживший в концлагере и позднее написавший книгу «Эсэсовское государство», он был потрясен произошедшим со страной (не говоря уже о собственной судьбе). Он писал в апреле первого послевоенного года о людях, которые были «словно под гитлеровским гипнозом».
В годы нацизма они или пугливо прятались в свои норки в надежде, что «пронесет», что минует их чаща сия, или «с поднятой головой» присоединялись к национал-социалистическим ордам. Это были «партайгеноссен», руководители военной промышленности, гитлерюгендовские знаменосцы, начальницы женских объединений, смотрители кварталов, девицы и «солдаты, солдаты, солдаты», которые своим блицкригом изничтожали Европу. Все они были «загипнотизированы им». А он, вождь, фюрер, продолжал гнать их «в огненный бомбовый дождь последних дней войны». И «рухнув в пропасть нужды и запустения, выжившие в конце концов проснулись среди руин и трупов…» «Как это могло произойти? Этого не может быть!» – восклицали они. «Всего этого мы не знали!» Последние слова автор просил набрать жирным шрифтом. Мы уже упоминали, что в одной из своих книг, много позднее, нобелевский лауреат Гюнтер Грасс, рассказывая о своем пребывании в лагере для военнопленных, говорил о реакции своих товарищей по заключению на сообщения о раскрывшихся гитлеровских преступлениях. Его «камрады» восклицали почти слово в слово то же самое, о чем говорит Ойген Когон: этого не может быть, никогда немцы не могли такого совершить, мы ничего не знали.
