В мою сторону не поворачивались, и от этого ныло сердце.
– Ты искала меня.
Он смотрел, как работают щетки, сметая со стекла в сторону струйки воды.
– Да.
Почему я раньше не замечала того, каким большим, крепким, каким красивым он смотрится за рулем? Почему не успела налюбоваться этими мощными ногами, плечами, на которых трещит куртка. И три точки на шее – тату с обратной от меня стороны.
– Зачем?
– У меня… проблемы. Мне нужна помощь.
Мы сидели рядом, и между нами километры. И чужая тишина. Слишком долгая… Неужели он думает, что предлог я придумала? Но ведь нет.
– Мне действительно нужна помощь, – повторила я тихо, ощущая, как разъезжаются в сторону детали моего и без того расколотого мира.
– Мы не имеем права вмешиваться в действия людей и решать проблемы любого индивида, если эти проблемы прямо или косвенно не ведут к мировой катастрофе любого порядка. – По мне мазнули взглядом без эмоций. – Твои не ведут.
Мои не ведут. Да.
Я отчего-то ощутила себя мошкой. Самой никчемной мошкой на свете, которая и проблем-то в жизни не видела, не то, что могла их для кого-то создать. А то, что мои крылья залипли в испачканной жвачке, – это исключительно мои личные проблемы. Великие «уравнители» таких не касаются.
– Да, конечно, – отозвалась тихо и с саднящим сердцем потянулась к дверной ручке.
О чем я думала? Что он бросится мне на помощь? Выйти наружу я собиралась с пониманием, что в моей жизни не осталось ни отца, ни Форстона. Одна пустота.
– Замри.
Жесткий приказ. Мне в этот момент было так плохо, что я тормозила – просто убрала руку с дверной ручки, просто вернула ее на колено. Я слишком хорошо знала этот тон, знала, когда спорить нельзя.
– Повтори за мной слово в слово, – прохладно продолжил Крейден. – Я, Вилора Эштон, прошу Девентора нулевого порядка оказать мне помощь и содействие в решении моих личных проблем.
«Моих личных…» Вчера утром они были «нашими». Все проходит, наверное.
Я слушала его слова, и почему-то вспоминалось то чувство, когда я стояла с завязанными запястьями на коленях – мы играли в «рабыню». И дистанция между нами тогда, даже в самый неприятный момент, была гораздо меньше, чем теперь. Сейчас на моих руках нет пояса от халата, но голова Крейдена уходит к облакам, в то время как я, жалкий человек, должна верно формулировать обращение к богу.
– Это что-то изменит?
– Да.
Наверное, у них есть закон, когда человек все-таки может о чем-то попросить. Наверное, если я произнесу озвученную фразу, это сколько-то развяжет Форстону руки. Вот только унизительно. А какой выбор? Промолчать, выйти на улицу, в очередной раз столкнуться с Акулами, которые, возможно, уволокут меня в свои подвалы для пыток? Отбивать бейсбольной битой бутылки с зажигательной смесью, которые полетят в наш дом после того, как убийца отдаст фотографии телевизионщикам? Сколько я продержусь?
Мои губы ощущались сухими, как древний пергамент. Но они разомкнулись для фразы: – Я… Вилора Эштон… прошу Девентора нулевого порядка…
Я сказала все, как он хотел, ничего, кроме сосущей пустоты, не испытывая. Теперь я на него не смотрела, на меня смотрел он. Как тогда из кресла, когда я коленями на ковре, и мне нельзя поднять глаза.
– Теперь ты поможешь? – спросила, когда поняла, что скоро от затянувшейся паузы разревусь. Сколько во мне осталось стойкости – один процент?
– Теперь да. Рассказывай.
И я, более не поворачиваясь, принялась говорить – еще раз про фото, про Алию, про визит к ней на следующий день. Про вечерние новости. Коротко, но с деталями.
(Samuel Kim Music – ARCANE: Guns For Hire [feat. Aloma Steele])
И все ждала, что где-то, в какой-то момент Крейден снова станет человеком – сожмет челюсти, кулаки, каким-либо образом отреагирует, станет вновь «со мной», «за меня». Но он смотрел прямо перед собой, на дворники. В процессе моего рассказа нажал несколько кнопок на телефоне – не то записывал детали, не то отправил кому-то сообщение.
А когда я замолчала, он повернулся.
– Я позвоню, когда что-то узнаю.
Тишина.
Мне вдруг стало ясно, что надо выходить.
«Мне позвонят».
Надо покидать этот салон, мы никуда не отправимся вместе. Может, мои «проблемы» и правда были предлогом для того, чтобы его увидеть?
– Позвонишь?
– Да.
И его номер вновь сутками будет «недоступен», а я буду кружить над своим сотовым, как психически больная. Все ждать, ждать.
– Ясно.
Я вышла из машины, как из очередной рухнувшей надежды, и все не могла поверить, что она, эта машина, сейчас уедет. Заурчит мотор, когда Форстон нажмет на педаль, потухнут стоп-сигналы, и черный автомобиль исчезнет за поворотом. И из моей жизни. Таким образом, он, наверное, отомстит за то, как смотрел на уезжающую меня вчера. Так и не сказавшую ему «да».
Мне больше некому будет сказать «да».
Ветер по волосам, по лицу.
«Давай! Уезжай!»
Пусть после тебя останется лишь выхлоп дыма, пусть…
Я вдруг ощутила, что мне больше не нужен этот мир, слишком холодный, слишком пустой. Что меня никто нигде не ждет, что отдалились вдруг телевизионщики, «акулы», даже отец. Он переживет – как-то, каким-то образом. А я все это переживать не хочу. Что случайно вылетевший на перекресток мотоциклист, сбивший зазевавшуюся девушку-пешехода, будет правильным выходом, по-настоящему, математически логичным. Верно решенным уравнением. И совсем не потому, что я псих, но потому, что я как раз адекватна. Просто адекватные решения бывают разными.
А черная машина все стояла.
Сука!.. Сволочь! Душа на лоскуты.
Уезжай!
Но не гасли стоп-сигналы – Форстон держал ногу на педали тормоза.
Что ж ты со мной делаешь?!
Негодяй, сволочь, тварь…
Не знаю, откуда взялась ярость, но в салон я влетела-рухнула, едва не оторвав ручку на двери.
– Я всю жизнь буду тебя ненавидеть, понял?! Всю! – заорала с разбегу. Наверное, даже когда срываешься с обрыва, пытаешься-таки уцепиться за рваный край пальцами, использовать второе дыхание, раз открылось. Чтобы знать, что ты использовал все шансы, прежде чем упал. – Всякий раз, вспоминая, буду крыть тебя матерными словами… Только попытайся сейчас уехать, только попробуй меня вот так оставить! Только попробуй…
Пальцы на руле впервые сжались, напряглись костяшки.
– И пробовать не буду.
Очень жесткий ответ. Ледяной, обжигающий. Крейден так умел, что сидишь, и снаружи вьюга, и внутри горит от лавы и пепла.
