Хлопнула водительская дверца.
Велосипед оперт на подножку, шлем снят. Крейден, одетый в куртку, теплее прежней (на улице похолодало), в темные джинсы, не дошел до меня пару шагов. Остановился. Наткнулся на мой бетонный взгляд, сразу уловил ауру тревоги, просветил все мои потроха внимательным взглядом – он умел. А мне безумно сильно хотелось не помнить о том, что вчера приходила Алия, что на смс не было ответов, что в моей голове поселились «черви» сомнений.
Форс не стал спрашивать о том, существовала ли для выбора именно этого места причина, он вообще не задавал лишних вопросов. Отвечать на них, впрочем, тоже никогда не спешил.
Я смотрела на него и, чтобы не чувствовать щемящей тоски, чуть сквозь него. Я всегда была слаба, один прямой взгляд на лицо, и логики нет.
– Ты… не отвечал на мои сообщения. И звонки.
Я не обвиняла. У меня вообще за ночь кончились силы на обвинения, просто констатировала факт.
– Я был занят.
– Ну да.
Дурацкая пауза.
– Я часто работаю там, куда сигнал не добивает.
«Физически не может».
Признаться, я бы простила, поняла бы, наплевала. Но пришлось посмотреть-таки на него прямо.
– Знаешь, у меня к тебе один вопрос…
И будто песок в горле.
Что-то тяжелое в его глазах, некое знание наперед. Нехорошее, как у меня.
– У меня к тебе тоже.
Его потом. Все потом.
– Скажи… – Ветер на равнине; колышутся вокруг лица пряди волос. – Ты… Девентор?
Прозвучало жалко, глупо, с подтекстом: «Это же неправда? Шутка? Такого ведь не может быть».
И выражение глаз напротив, сделавшееся еще тяжелее. А я ждала, черт возьми, удивления, насмешки, даже цинизма. Или привычной теплоты, «ты моя глупышка, какой идиот вложил в твою красивую голову эту мысль?» Смешка, хрюка, чего угодно – я бы пропустила мимо ушей неловкость, идиотизм, любой неадекватный ответ. Лишь бы он был отрицательным.
Но Крейден молчал. И его молчание насаживало меня живьем на крюк.
– Да, – ответил он, наконец. – Я Девентор.
К моменту прозвучавших слов я была просто тушей на железном пруте, куском мяса.
Вечность, расколовшая мир надвое.
– А почему, – спросила я тихо, отстраненно, – я узнала об этом… вот так? Не от тебя, но от Алии, которая пришла ко мне вечером, принесла странные фото людей с такими же, как у тебя, тату. Алии, которая меня теперь шантажирует.
Мне не верилось. Мы вот только день назад целовались на улице, и он был для меня обычным человеком, не инопланетянином, не кем-то непонятным. Но самым знакомым, родным.
– Ты… предал меня. Подставил.
Хуже всего был его взгляд – живой, открытый. Любящий сильнее, чем раньше. Взгляд человека, который более всего на свете хотел подойти, обнять, прижать. Зажать. Чтобы иссякла дурь, чтобы сломались разногласия – в пыль непонимание.
А я не знала, что сказать.
– Ты… вырвал мне сердце, Крейден. Из груди. Живой рукой. Не понимаешь? Меня убьют, как Еву, если узнают. Моего отца…
– Я не допущу.
– Ты? Да ты и есть этому причина. Ты ведь… собирался мне об этом сказать, да?
Форс никогда не оправдывался, ни при каком давлении. Он сам всегда решал, как, чему и когда решиться.
– Да.
И ответил так не потому, что я давила.
– Сегодня?
– Сегодня.
Поздно. Лучше бы вчера. До Алии.
– Как глупо, понимаешь? Надо было… с самого начала. О важном. А теперь я буду жить, ожидая, что меня пырнет стеклом на улице любой прохожий.
У меня отец. Он не плохой и не хороший, он просто самый близкий мне на свете человек, и я никогда не подставлю его под удар.
Может, Алия одумается, может, еще не поздно. И про ее Фредди с тем, кто стоит напротив, я говорить не смогу.
А мне до сих пор больше всего на свете хотелось этого мужчину обнять, подойти, прижаться, оставить за бортом и тупость, и «умность», все оставить. Просто почувствовать его тепло, его руки. Жаль только, что сказать придется другое.
– Нам… не стоит больше… видеться.
Я выстрелила себе в сердце. Неважно, что пуля долетит позже, ее траектория уже заложена.
– Ви… – Жесткий тон, жесткий голос, все, как я любила. В глаза ему только смотреть было тяжело, почти невозможно. – Ты ничего не знаешь о Девенторах.
– Потому что ты ничего мне не рассказывал.
– Не было… правильного времени.
– Оно никогда не наступает. Тебе ли не знать.
– Все, что знают о нас люди, – мифы.
А ведь я плакалась ему о своих мыслях после репортажа о Еве. Он слушал. Гладил меня по волосам.
– Возможно. Но людская расправа очень реальна.
– Ты ведь не поступишься нами… из-за предрассудков? Ты шире, чем это, ты больше.
Я бы не поступилась. Я любила его. И будь я одна на этом свете, выбор был бы очевиден.
– Я должна думать о своей семье.
– Я буду твоей семьей.
«Дай мне руку. Мы уедем».
– Мой отец – моя семья. И бросить его на съедение теперь я не могу.
Отрывать себя от Крейдена – никогда бы не подумала, что буду делать это сама. От своей плоти, от своей крови.
Тот, кто стоял напротив, был повинен в том, что исчезла Маргарита, в том, что мой отец потух, практически перестал жить. Может, не именно этот человек, его коллеги… А теплота от него до сих пор в мою сторону шла ощутимая. Как так? Теперь не теплота даже, жар. Жаль, что любовь, оказывается, можно вот так остро чувствовать на расстоянии.
– Помнишь наш разговор? – спросил Форс, и возникло холодное ощущение, что разговор подходит к концу. Плохой разговор, такой, которого я боялась. – В лесу, у костра. Я тогда сказал тебе, что у меня однажды будет к тебе лишь один вопрос, на который я хочу услышать «да».
Не сейчас, не смешно. Никогда.
У него слишком настоящие глаза, человеческие. И боль в них настоящая.
– Не надо.
– Ты…
– Не надо!
– …выйдешь за меня?
Его не мог сбить с пути даже грузовик.
Как можно… Как можно спрашивать об этом теперь? Бить в живое, в самое сокровенное, в то, чего так отчаянно желала я сама.
«Мы здесь, – говорил его взгляд. – Ты и я. К черту остальное, оно разрулится, все однажды перетрется – мы останемся».
И да, он будет любить меня через года, как обещал. Я знала. И я. Жаль, что я рву себя на куски из-за человеческих предрассудков, жаль, что во мне сильна логика, мораль, что во мне бушуют страхи.
