– Нечестно, – прошептала я, не открывая глаз.
Нечестно так сливаться, нечестно делать все настолько идеально, что тебя, как щепку, несет к сладкой воронке. Чуть быстрее, чуть сильнее, и ты совсем беспомощный, скользящий, бездумный, предчувствующий неминуемую развязку. А его губы все так же вкусны, касания точны, его запах все тот же афродизиак. Где она – грань между нами?
Его напор, его добавленная в конце жесткость снесла мои представления о реальности. На его ставшем бетонном скользком члене я содрогалась, понимая, что этот самый член, как и его хозяин, стал моей неотъемлемой частью. Очень желанной, нужной.
Разве может быть утро лучше? Я все еще ощущала внутренними мышцами, как в меня только что изливались, пульсировали внутри, хотя все закончилось добрую минуту назад. И нет, глаз я так и не открыла. Сделалась желеобразным субстратом, неспособным принять статичную форму.
– Мы однозначно должны пожениться, – промурлыкала на выдохе, – как можно скорее.
– Понравилось утро?
– Очень. Теперь по-другому я не хочу.
Как приятно чувствовать чужую улыбку кожей.
– Скоро, – фраза-заверение от человека, который совершенно точно уверен, что все случится. – И тогда каждое наше утро станет уникальным.
Я впервые разлепила веки. Он все так же красив, Крейден… Взъерошенные со сна волосы, но никуда не делась мужественность черт лица, никуда не делась глубина взгляда – она завораживала, она держала лучше, чем все остальное.
И других «утр» я теперь действительно не хотела. Тех, которые вместе, – да. Отдельных – нет. А еще мне сделалось ясно, как можно провести весь день в постели безвылазно, я нашла для этого идеального человека.
– Чего хочет моя любовь? Кофе, завтрак?
Слова «кофе» и «завтрак» затерялись за другим, прозвучавшим до этого.
– Моя любовь?
– Любовь.
Он умел так отвечать. Спокойно. Он был уверен в своих словах, он имел их в виду, если произносил, как и тогда, когда сообщил, что женится.
– Ты до сих пор удивляешься? – усмехнулся, когда пауза с моей стороны затянулась. И я не стала пояснять, что изнутри меня только что залили патокой, сверху укрыли мягчайшим одеялом, добавили в грудь еще один мотор – такой, который не чахнет в любую погоду.
– Та, которая длиной в жизнь?
С ним было легко говорить об этом.
– До сих пор сомневаешься? Со мной по-другому не бывает.
И ведь этот гад даже не врал. Счастье – оно такое. Когда приходит чистое, в первозданном виде, просто селится в тебе, как будто всегда там и жило, наполняет собой и говорит: «Мы вместе». И ты удивляешься, как умудрялся до этого быть несчастным, хотя это так просто – ощущать мир прекрасным.
Только поцеловать эти самые желанные губы в мире – было все, на что меня хватило. Ответных слов не нашлось, так бывает, когда избыток ощущений.
– Если ты сейчас не выберешь кофе или завтрак, я распластаю тебя на этой постели еще раз…
«И еще раз. И после…»
Кажется, мы оба думали о дне «не вылезать из постели».
Кофе, однако, был нужен, еда тоже.
– Да… Завтрак. – Хотя из-под одеяла не хотелось, из его рук тоже. – Нужно сначала закончить с тем, что висит надо мной, как мини-гильотина. А после можем вернуться и продолжить…
– Мини-гильотина?
– Татуировка. Сделаем ее – после свободны.
Я человек слова. И, если что-то меня смущает, тревожит или нервирует, лучше сделать это первым из дел, чтобы потом наступило спокойствие.
– Как скажешь.
И, кажется, мы оба всерьез рассматривали вариант последующего расслабленного секс-марафона с редкими перерывами на фильм, обед, напитки, сигарету. Наилучший сценарий.
Завтрак в люкс ввезли на тележке. Что-то ароматное, свежее, пахнущее чрезвычайно вкусно. Я, однако, не могла упустить важный момент, когда почувствовала, что Форс чуть сдвинул свои привычные щиты назад.
– Прежде чем я пойду набивать тату…
В джинсах и рубахе этот парень окончательно превращался в дьявола. Слишком хорошо видны мускулистые ноги под тканью, непристойно манит провести пальцами по напряженному прессу. И вопросительный взгляд – продолжай, мол.
– Хочу знать о тебе больше.
Я действительно хотела.
– Что, например?
Чувствовалось, что сегодня Крейден готов чуть-чуть уступить, открыться. Не очень охотно, впрочем. И потому один-два вопроса, не более.
– У тебя есть семья?
Он смотрел напряженно. И я впервые видела внутреннюю борьбу, некую внутреннюю тень, пробежавшую по глазам.
– Семья есть у каждого человека.
– Расскажи мне о ней? Твои отец, мать – они живы?
Ведь кто-то родил такого парня, кто-то его воспитал.
Никому другому Форстон не ответил бы, я была в этом уверена. В моем случае он принял решение идти навстречу. Но ответил он все-таки через затянувшуюся паузу.
– Моей матери… в живых нет. – Еще одна тень по глазам, отчетливее первой. – Отец… Да, у меня есть отец.
Мне моментально представился маленький домик где-то в отдалении за городом, седой старичок, взращивающий огород. Может, конечно, старичок ворчливый и с характером – кто знает?
– И нет, Ви, вероятность того, что ты с ним однажды познакомишься, очень мала. Он занимает высокий пост в малоизвестной людям организации. И у нас с ним… очень разные взгляды на жизнь.
– Вы… не общаетесь?
– Очень мало. Редко и по делу. Надеюсь, однажды перестанем совсем.
Странная схожесть между нами, однако. Одинаковая пропасть между «отцами и детьми», непонимание в семье, отсутствие материнского тепла. Жаль. Мне действительно было жаль.
– Сестры? Братья?
– Никого.
Одиночка, значит.
Крейден говорил об этом просто. Но относился к этому не просто. Отрицая неприятное, он все же принимал вещи такими, каковыми они являлись. Будучи жестким по характеру, он сохранил, однако, открытость, теплоту, умение давать, а не только брать.
– Мне жаль. – Я приблизилась к окну, возле которого он стоял, обняла мужчину, которого так сильно любила, который, открывшись, стал чуть уязвим. – Давай я буду всеми ими…
– Кем?
– Тем, кто не сумел подарить тебе теплоту. Твоей семьей?
Меня обняли в ответ. Руками и душой. Ответили коротко и очень емко.
– Будь.
*
(Avril Lavigne – Give You What You Like)
Я никогда их не любила – тату-салоны. Другой мир. Мир неясных мне принципов, прокуренных бород, жужжащих игл, банок с «подкожными» красками и лежанками, похожими на массажные. Люди, украшающие себя татуировками, казались мне «потерянными» изнутри, силящимися выразить через картинки на коже свою утраченную суть. Таковым, например, являлся толстяк в дальнем углу, рядом с которым работал усатый мастер. Толстый был расписан красно-зеленым орнаментом везде – на шее, плечах, пузе, икрах… Скоро я пополню ряды «цветных» людей – эту мысль я пока старалась от себя гнать. Ладонь Крейдена теплая, сухая, через нее в меня текла уверенность в том, что «все правильно», даже если пока не очень понятно. Лежать, однако, целый час на черной кожаной кушетке в прохладном зале не хотелось.
