– О да, – говорит он и начинает двигаться вверх-вниз. Это просто потрясающе. И совсем не то, что минет. И гораздо лучше чем то, что я делаю, стоя под душем. А еще лучше смотреть при этом на Хадсона и слышать его стоны и вскрики.
Он наклоняется вперед, целует меня, я сжимаю его ягодицы, наши языки, равно как и тела, сливаются, а потом он снова откидывает голову назад и начинает стонать еще громче, когда я осторожно двигаю бедрами в такт с его движениями. Он трогает себя, пурпурный лак блестит в тусклом свете. Мне ужасно нравится смотреть на него; это самое сексуальное зрелище из всех, что я когда-либо видел. Вот он я, наконец занимаюсь сексом с Хадсоном, человеком, которого люблю столько лет и который любит меня, подлинного меня, и мне кажется, будто весь мир рукоплещет мне. Не то чтобы за нами наблюдают – такое меня не заводит. Наверное. Мне аплодируют стоя, и не зрители в зале, а весь мир. Мир, вселенная, звезды, все они хлопают в ладоши со словами: «Какой удивительный конец прекрасной любовной истории».
– Хочешь попробовать миссионерскую позу? – спрашивает Хадсон. Волосы у него опять влажные, на этот раз от пота.
Я улыбаюсь:
– Ага.
Двадцать шесть
Свет проникает в палатку через стены, он серый. Дождь прекратился, душно. Я, обнаженный, лежу на спальном мешке, он расстегнут и лежит рядом с мешком Хадсона, но Хадсон куда-то ушел. Его расстеленная для просушки одежда на месте.
Делаю глубокий вдох. Я больше не девственник. Но сейчас я один. Пытаюсь вновь и вновь прокрутить прошедшую ночь в голове, но отсутствие Хадсона беспокоит меня. Отыскиваю в рюкзаке чистые трусы и надеваю их. Куда ушел Хадсон? Он жалеет о том, что мы сделали, что мы сказали, и пытается где-то избавиться от лака на ногтях? Представляю, как он соскребает его до тех пор, пока ногти не начинают кровоточить или вообще сходят, и сильно вздрагиваю. Если он занят именно этим, значит, наши отношения закончились. Может, это была всего-навсего игра, еще одно обыденное дело для Хала, который каждое лето вырезает на дереве имя своего нового трофея. Или попытка испробовать что-то новенькое, и теперь он выбросит воспоминания об этом на помойку.
Молния на палатке расстегивается, и я пытаюсь прикрыться спальным мешком, когда Хадсон просовывает голову внутрь.
– О, ты уже в трусах? – разочарованно спрашивает он.
Я улыбаюсь:
– Я могу снова их снять. – Неужели эти слова только что вылетели у меня изо рта? Всего одна страстная ночь, и вот я уже роковая женщина из некоего телефильма. Я веду себя совершенно неправильно.
Он заходит в палатку и целует меня.
– Можешь сделать это через какое-то время. Я принес нам завтрак. Тосты и сливочный сыр. – Он дает мне холодный тост, маленький пакетик с сыром и пластмассовый нож. Все то же самое, что мы берем в походы на каноэ каждый год. – О, но, может… – Он достает из рюкзака маленькую бутылочку с антисептиком, бросает ее мне, и я пользуюсь им.
Он снимает ботинки и садится на спальный мешок. У него в руке тост, уже наполовину съеденный, он улыбается мне, пока я пытаюсь намазать сыром свой тост. Начинаю есть, он тем временем снимает рубашку и убирает в рюкзак. Потом снимает шорты и остается в синих боксерах.
– Здесь душно, а снаружи тепло.
Киваю, ем тост и смотрю на него.
– Нам есть чем заняться сегодня. Карл говорит, в лесу должно быть много грибов, – сообщает он.
– Наверное.
– Хочешь поговорить о чем-нибудь?
– Я просто…
– Больше не девственник, – улыбается он.
– Ну да, – киваю я и откусываю от тоста. – Но… Кто мы теперь?
– О. – Его глаза становятся шире. – Я думал, мы опять стали бойфрендами. Если ты того хочешь.
Правда? Я всегда хотел этого. И… я люблю его. По крайней мере, я думаю, что люблю. Это трудно – содрать с Хадсона все наносные слои и понять, как он относится к геям, к себе, к тому, что его родителя научили ненавидеть, а бабушка пыталась научить любить. Он не простой парень моей мечты, каким я его считал. Он не просто тот человек, который собирается сделать так, чтобы мне было хорошо, потому что верит в лучшее в каждом из нас. Его убеждения меняются. Это я меняю их. Но для этого я подстриг волосы и притворился, что люблю полосу препятствий. Так что он первый изменил меня.
Смотрю на его ногти. На них нужно нанести еще один слой лака. Нужно было сделать это вчера вечером.
– Рэнди? – обращается он ко мне, и я понимаю, что какое-то время я хранил молчание.
– Я просто пытался понять. Кто ты. И кто, по твоему мнению, я.
– Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь узнать друг о друге все. Но мне хочется попробовать. И, как я сказал вчера вечером, я знаю о тебе достаточно, чтобы любить тебя.
– Я тоже знаю о тебе достаточно, чтобы любить тебя, – улыбаюсь я.
– Значит, бойфренды?
– Да, а теперь, лапонька, иди сюда, на твои ногти нужно нанести еще один слой лака.
Он улыбается, достает лак для ногтей и встряхивает его, пока я ем, а потом протягивает мне руки, и я тщательно крашу каждый ноготь.
* * *
Весь день был посвящен купанию в реке и помощи Карлу в поисках относительно сухих веток и сборе грибов и ягод (их никто не ест, не проконсультировавшись с Карлом, после того как три лета тому назад одну девочку из двенадцатого домика целый день рвало). И с такой же легкостью, с какой я вернулся в театр, я возвращаюсь к Хадсону.
Впрочем, это не так.
Но у нас такое впечатление, что ссоры и прошлой недели вообще не было. Нет, конечно, они были, но мы справились со всем этим. Теперь мы больше знаем друг о друге и любим то, что знаем. И мы ходим, взявшись за руки, красим ногти одним и тем же лаком, ну и все такое прочее. Мы целуемся, спрятавшись за деревья или под водой, когда плаваем. Лежим на берегу, на песке рядом с Брэдом, и Джорджем, и Эшли, и Паз, и шутим, и смеемся, и стараемся объяснить, что такое музыкальный театр, Хадсону, который говорит, что ему нужно это, ведь я разобрался со всем тем, что нравится ему.
– Итак, у нас осталась всего неделя, – говорит он, держа мою руку в своей, когда мы лежим у воды.
– Ага, – печально соглашаюсь я. – Надо постараться не потратить ее зря.
– Верно. Так что теперь я займусь театром.
– Что?
– Ты две недели делал то, что нравится мне. И я могу неделю обойтись без полосы препятствий… Может, я буду заниматься спортом после обеда, если мне захочется подвигаться, но при условии, что это не пойдет вразрез с твоими желаниями, малыш.
– Ты ничего мне не должен.
– Хорошо, тогда я сделаю это даже вопреки твоему желанию. Но я присоединяюсь к постановке спектакля. Я буду двигать декорации, или… попробую танцевать, или займусь чем-то еще.
