– О’кей, – говорю я. Рассказывая все это, он не отрывает глаз от неба. И я изо всех сил стараюсь сдержать слезы о маленьком Хадсоне, которому запретили играть в любимую игру. – Но с тех пор ты много что понял, верно?
– То есть… да. Я знаю, что это всего лишь косметика, и здесь, в лагере, она в порядке вещей. Но что касается внешнего мира? Мои родители виделись с Брэдом. Они знают, что он – один из моих лучших друзей. И думаю, надеются, что однажды мы поженимся.
– О. – Я немедленно начинаю нервничать и ревновать, меня бросает в дрожь.
Хадсон смеется:
– Малыш, не расстраивайся, я не в его вкусе. Но все же, кажется мне, Брэд – это одна из причин, по которой родители продолжают отпускать меня сюда. Потому что есть в лагере еще хотя бы один гей, похожий на меня. Без лака для ногтей и вееров. И если он пустится во все тяжкие и у него будет макияж или что-то в этом же духе, когда родители приедут меня навестить…
– Ты боишься, что если он изменится, то твои родители решат, что лагерь способен изменить и тебя? И они больше не разрешат тебе приезжать сюда?
Повисает довольно долгое молчание.
– Да.
Я ложусь на траву рядом с ним. По мере того как близится наступление ночи, небо словно окутывает легкая дымка. Еще не темно, просто немного сумрачно, и когда мне удается расфокусировать взгляд, ненастоящие звезды оказываются не так ослепительны, как обычно. Я стараюсь не выказать облегчения, которое испытываю. Он вовсе не ненавидит косметику, и веера, и женщин, а просто боится родителей. Он по-прежнему считает, что может быть каким угодно здесь… но только не за пределами лагеря. И это немного смешно, потому что он постоянно твердит, что мы можем быть собой и во внешнем мире. Он сделал меня смелее, но когда дело касается его родителей, все, похоже, обстоит иначе.
– Я понял, почему это так пугает тебя. Но в то же время это выбор Брэда. И не думаю, что лак для ногтей означает, что он меняется. Он остается Брэдом. Точно так же, если стереть косметику с лица Джорджа, он останется Джорджем. – «Просто более печальным Джорджем», – думаю я. Хотя разве не именно это я проделал с собой? Стал ли я печальнее? Стал бы, не будь у меня Хадсона.
– Я понимаю. Просто… когда я увидел лак на его ногтях, то сразу вспомнил бабушку, вспомнил о том, как я перестал видеться с ней, а затем подумал о родителях, о их встрече с Брэдом, о том, что они скажут мне, что следующим летом я должен буду остаться дома, и тогда я не увижу больше Брэда или тебя… и все это моментально ударило мне в голову, и я испугался. Но я действительно повел себя как засранец.
– Ага. Вроде того. Тебе нужно извиниться перед Брэдом.
– Извинюсь. – Он смеется и поворачивается на бок, и я делаю то же самое, чтобы видеть его. Он целует меня в губы. – Спасибо тебе.
– За что?
– За то, что выслушал меня. Я никогда не рассказывал об этом кому-то, но с тобой, похоже, я смогу справиться с моей проблемой.
– Ведь для этого и существуют бойфренды, верно?
– Нет. – Он мотает головой. – А если это так, то у меня никогда прежде не было бойфрендов.
– Значит, не было. Они были у Хала.
Он улыбается и снова целует меня, на этот раз сильнее, его руки, обвитые вокруг моей шеи, притягивают меня к нему. Затем, не разжимая объятий, он кладет голову мне на плечо.
– Я люблю тебя, – шепчет он.
Мое сердце буквально замирает на минуту. Я реален. Но на какое-то время становлюсь медицинским чудом – все клетки моего тела замерзают, кровь не течет по венам, легкие не дышат, мозг перестает функционировать. А затем все снова приходит в норму.
– Прости, если я слишком рано говорю об этом.
– Я тоже люблю тебя, – быстро отвечаю я, но не добавляю: Я люблю тебя много лет. Я скажу об этом позже, когда открою ему все. Он любит меня. Он так сказал. Вот уж не думал, что эта часть плана тоже сработает. На очереди следующая часть. Она означает, что я МОГУ рассказать ему все, и он примет это как должное, потому что любит меня, и, может, следует признаться ему прямо сейчас… но зачем прерывать нынешний счастливый момент? Скажу позже. Не сейчас.
И вместо того, чтобы говорить, я целую его.
Двадцать
К началу цветовых войн в пятницу я никому не рассказывал о нашем взаимном признании в любви. Я хотел сохранить его в тайне, оставить при себе, не делиться с Джорджем и Эшли, чтобы они не шутили на этот счет, даже если их насмешки оказались бы дружеским поддразниванием, которое я заслужил, потому что наконец получил то, чего хотел. Я буду скрывать это от них еще некоторое время. Но моменты с Хадсоном – то, что мы держимся за руки во время ужина, целуемся на ночь, – становятся теперь гораздо более особенными. Гораздо более значительными. У нас не летняя интрижка. Не выброс гормонов. Это судьба. Это было предназначено нам. И все, что я сделал, мой безумный план, все это нужно было для того, чтобы Хадсон полюбил меня так, как люблю его я.
Честно говоря, я немало горжусь собой. Я составил план и проделал трудную работу, и у меня все получилось. Конечно, нужно сделать кое-что еще очень важное – ведь я еще не обнажался в присутствии Хадсона (если только в моих фантазиях в душевой кабинке). Я до сих пор не открыл ему всю правду и не покрасил ногти лаком, не щелкнул веером, раскрывая его перед носом Хадсона, но скоро я все это сделаю. В воскресенье после цветовых войн мы собираемся уединиться в яме для арахисового масла. А если из этого ничего не выйдет, то мы договорились, что будем жить в одной палатке во время похода на каноэ на следующих выходных. Хотя мысль о том, что придется ждать так долго, доводит меня до безумия. Я хочу улизнуть из домика после отбоя, чтобы заняться сексом с человеком, которого люблю – и который любит меня. Даже если нас поймают, оно будет стоить того.
Все это делает нашу притворную ссору еще более смешной. Я знаю, он любит меня, и он знает, что я люблю его, так что, когда я на повышенных тонах заявлю, что его выбор красного порошкового напитка «отвратителен, и у него вкус леденца, растаявшего в чьих-то ботинках», это будет действительно нечто – то, как он повернется ко мне, нервничая по поводу исполнения своей роли, но испытывая счастье из-за того, что делает что-то вместе со мной – с бойфрендом, которого любит.
– Умоляю тебя, – говорит он. – У синего напитка ужасный вкус. К тому же он пачкает язык, и в результате ты выглядишь как труп.
– Хорошая импровизация, – шепчу я, и он улыбается мне.
– Неужели? Вот как мы это делаем? – спрашивает сидящий напротив нас Джордж.
– Лучше уж синий язык, чем красные губы, – кричу я во всю свою исполнительскую мощь. – Такое впечатление, что ты подцепил венерическую болячку. Красный цвет – цвет крови, а синий – цвет мира! Красный – ничтожный, мелкий гнев, синий – бездонное небо! Во все времена красный был цветом насилия, а синий – цветом флага героев! Синий напиток – лучший!
