– Это было в театральном домике? – несколько шокирован я.
– Да мы просто целовались. – Джордж совершенно невозмутим. – И это ничуть не хуже того, что вы каждый вечер вытворяете перед нашим домиком.
– О’кей. – Брэд выглядит очень смущенным. – Я усвоил преподанный мне урок. Давайте забудем об этом.
Джордж хихикает и кладет руку на бедро Брэда.
– Как ваш поход? – интересуется он.
– Хорошо. Хадсон показал мне одно место, откуда открывается совершенно великолепный вид.
– Держу пари, так оно и было, – ехидно произносит Эшли. Я пристально смотрю на нее и говорю:
– Вы все ужасные создания.
– Нет, все действительно было изумительно, – подтверждает мои слова Хадсон. – Мы просто разговаривали. Я… – Он замолкает. Потом смотрит на меня, а потом внезапно отводит взгляд, наморщив брови. – Это было великолепно, – говорит он уже тише.
Я смотрю на Хадсона, но он уставился на свою еду. Его бедро отодвигается от моего, и я чувствую, как колотится его сердце. Я сделал что-то неправильно? Может, он внезапно вспомнил меня, настоящего меня, не Дала, а каким я был прошлым летом? Может, он вспомнил мой голос? Вспомнил, как мы несколько лет тому назад разговаривали о его бабушке?
Кладу руку ему на ногу, и он не отстраняется, но и не придвигается ко мне. Разговор идет своим чередом, и никто, похоже, не замечает, что между мной и Хадсоном неожиданно выросла стена, хотя час тому назад мы были ближе друг к другу, чем когда-либо еще. После обеда Хадсон говорит, что он примет душ и напишет письмо родителям, и уходит к себе, и потому я иду с Джорджем, Эшли и Паз в театральный домик.
– Он вел себя странно? – спрашиваю я.
– Ты о Хадсоне? – удивляется Паз. – Да как всегда.
– У меня такое впечатление, будто он внезапно охладел ко мне.
– Так вы, в конце концов, трахнулись? – любопытствует Эшли.
– Нет. Правда. Мы только разговаривали. Сначала немного потискались, но на том дело и кончилось.
– Может, еда не пошла ему впрок? – предполагает Джордж. – Но мне показалось, что с ним все хорошо, и на твоем месте я не трепыхался бы. Твой план продолжает действовать. Хочешь посмотреть, как мы репетируем? Мы собираемся разучивать большой групповой номер «Вся любовь впереди». Кристал наверняка потребует, чтобы мы делали пирамиды и прыгали с них.
– Она хочет, чтобы я прыгала на батуте, – жалуется Эшли.
– Пожалуйста, скажи, что пошутила, – умоляет ее Паз.
Мы довольно долго храним какое-то нервное молчание, и глаза Паз становятся огромными и наполняются тревогой, и тут Эшли наконец улыбается.
– Какая же ты вредная. – Паз толкает Эшли в плечо. Улыбка Эшли становится шире.
– Хочешь посмотреть? – спрашивает меня Джордж.
– Конечно. Немножко.
Какое-то время я смотрю, как ребята репетируют, испытывая при этом как горькое, так и радостное чувство. Мне очень нравится смотреть на них, нравится видеть, как они выросли, хотя дело не обходится без падений и неверных танцевальных движений. Нравится слушать, как они напевают мелодии, под которые танцуют, смотреть, как Кристал бессмысленно машет руками, давая им указания, слушать, как она выкрикивает странные обозначения танцевальных движений: «А теперь кроличье вращение, обнимите себя, извивайтесь как червяки, продолжайте извиваться, следующая позиция, хорошо, а теперь… взрывающаяся звезда! Прекрасно. Монтгомери, теперь твое соло, лягни пакет, а теперь скрещенный пинок, руки на бедра, подмигивание… нет, подмигивай злее. Помни, ты протестуешь».
После нескольких часов репетиций они усваивают в общих чертах рисунок танца, и становится ясно, что номер будет замечательным. Пташка Джордан излучают изрядное самодовольство, а Монтгомери удалось создать образ сексуального инженю-котенка. Джордж и Паз тоже танцуют в этой сцене – в других ролях – и кажется, будто на сцене полно людей. Впрочем, так оно и есть. Вся труппа работает, танцует и поет. И я так тоскую по всему этому. Гадаю, а не разрешат ли они мне встать и потанцевать с ними. Только на репетициях. Чтобы я мог заново прочувствовать, каково оно. Я же не стану участвовать в постановке, хотя это было бы еще лучше.
Черт побери. Я тоскую по всему этому. А теперь еще Хадсон ведет себя странно, и, может, мой план работает не так хорошо, как того хочется мне, и хотя я не собираюсь ставить крест на Хадсоне, но… Может, если я вернусь к ним сейчас, мне позволят танцевать в кордебалете, ведь я так быстро всему учусь. Я мог бы освоить какие-то движения, или просто работать за кулисами, или с театральным реквизитом, или с чем-то еще. Один день с Хадсоном, один в театральном домике. Я мог бы сказать ему, что болен. И мое сердце словно металось бы между двумя телами, металось бы туда-сюда до головокружения. Такое было бы у меня ощущение. Нет. Надо найти способ совместить и то, и другое. Для того и существует план.
Они заканчивают «Всю любовь впереди» и переходят к «Балету Шренера». Меняется состав исполнителей, свет то гаснет, то загорается. Пребывание в театральном домике кажется мне возвращением домой. Здесь пахнет резиной, и деревом, и сигаретами – Марк бросил курить два года тому назад, но до сих пор позволяет себе одну сигарету в день премьеры. Я хочу вновь оказаться на сцене да хоть прямо сейчас, и мне без разницы, если меня там затопчут.
Что касается Хадсона, то, может, все дело в том, что сегодня между нами установилась настоящая связь. Может, я подошел слишком близко к нему, и даже хотя я для этого много что сделал – преобразился, тормозил наши отношения, – может, он все равно не в состоянии сойтись с кем-то настолько близко. Или, может, ему просто требуется на это время, а я выхожу за рамки допустимого в эмоциональном отношении, потому что хочу, чтобы у нас с ним все получилось, но я все же так скучаю по театру, что создается впечатление, будто до сих пор я не дышал.
– Ну-ну, – говорит Монтгомери, садясь за моей спиной, когда я смотрю на Паз и Шренера на сцене. – Посмотрите только, кто притащил свою задницу в театр.
– Ты здорово справился с номером, – поворачиваюсь к нему я.
– Еще бы. – Монтгомери старается выглядеть равнодушным, но я знаю, что ему приятна моя похвала. – Но что ты здесь делаешь? Разве тебе не нужно сейчас притворяться качком перед своим качком-бойфрендом?
– Он пишет письмо родителям, а мне не хватает вас всех.
– Правда? – Джордан усаживаются рядом с Монтгомери.
– Вы были великолепны, Джордан. Вы излучали энергетику Дэвида Боуи, чего и хотел от вас Марк.
– Спасибо! – говорят они, хлопая меня по плечу.
– А я так и не понял, почему ты здесь, – гнет свое Монтгомери. – Разве это не повредит твоему новому имиджу? Разве теперь, достигнув вершин маскулинной мастурбационной фантазии, ты не чураешься нас?
Джордан хихикают.
– Я тебя умоляю, Хадсон знает, что я дружу с вами. Вот и не надо вести себя, как…
