– Не-а. Это вполне может подождать до завтра. – Он завинчивает крышку флакона и убирает его в шкафчик. – Кроме того, я хочу, чтобы что-то осталось до тех пор, когда ты опять сможешь пользоваться им. Это будет твой лак для того времени, когда ты сбросишь свою masc-у.
– О боже, почему мы не называли это так всегда? – мечтательно тянет Эшли. – Грандиозное сбрасывание masc-и. А сейчас ты за-masc-ирован. – Какое-то время она молчит. – И ты хочешь пойти на masc-арад. Или даже на два.
– Черт побери, да заткнешься ты наконец? – прикрикиваю на нее я. Но все уже хохочут, и я присоединяюсь к общему веселью. Спустя минуту Марк выключает свет, и мы продолжаем тихо хихикать в темноте.
Шестнадцать
– Я хочу показать тебе самый лучший вид на наш лагерь, – говорит Хадсон, берет меня за руку и ведет в лес.
– О’кей. Долго идти?
– Оно того стоит, обещаю. Ты опрыскался средством от насекомых?
– Ага.
– Молодец.
Он идет впереди, и, честно говоря, я не понимаю, куда мы направляемся. В прошлые годы я не имел обыкновения ходить в лес и оказывался там, только когда мы играли по вечерам в шпионские войны: две команды делят между собой всю территорию лагеря, и каждая из них пытается пробраться в «дом» на вражеской территории (обычно это лодочная станция и актовый зал) так, чтобы их не засек кто-либо из команды противника. Во время игры у нас имеются при себе фонарики, и потому совершенно невозможно незаметно красться по открытым местам, вот и приходится пробираться через лес. Мы с Джорджем шутим, что тут и до беды недалеко, но еще никто из нас в лесу не заблудился.
Но прогуляться по лесу среди белого дня мне пришлось лишь несколько дней тому назад, и Конни вела нас по довольно легкому маршруту. Хадсон же ведет меня куда-то вверх по холму. И лес здесь гораздо гуще. И кусты тоже.
– Это действительно тропа? – спрашиваю я.
– Вроде того.
– А ты знаешь, куда мы идем? – Я сжимаю его руку.
– Да.
– И знаешь, как туда добраться?
– Очень хорошо знаю.
Я смеюсь:
– А откуда ты это знаешь?
– Конни водила нас туда в конце прошлого лета в качестве поощрения, и мне показалось, что это действительно нечто особенное. – Он сжимает мою руку. – И ты тоже действительно особенный. Вот мне и захотелось показать тебе это место.
При этих его словах мое сердце начинает оттаивать, и беспокойство по поводу того, что мы углубляемся в лес и идем по нему напролом, а не по тропе, и куда – непонятно, улетучивается.
– Ну тогда мы должны обязательно найти его.
Руки нам приходится разомкнуть, потому что склон становится все круче и к тому же теперь мы пробираемся среди камней. Мы оба взяли с собой рюкзаки, в них вода и кое-какая еда – это Хадсон велел мне взять их с собой, – и несколько раз останавливаемся просто для того, чтобы попить. Наши лица заливает пот, а вокруг непрестанно зудят комары и мошки. Кто-то ползет у меня вверх по ноге, я стряхиваю нахальное насекомое и шагаю дальше. Мы немного разговариваем о любимых старых фильмах (о «Беглеце», потому что этот фильм любит его мама, а я люблю «Воспитание крошки» – из-за Кэтрин Хепберн, но ему говорю: это потому, что фильм очень смешной), но дыхание у нас тяжелое, и потому много разговаривать трудно. Проходит почти час, прежде чем Хадсон произносит:
– О’кей. Мы почти пришли. – Солнце стоит высоко над нашими головами, и хотя мы держимся в тени, рубашка липнет к моей потной спине.
Но затем деревья немного расступаются, и мы выходим на поляну на отвесной скале. Она вся покрыта травой и маргаритками. По ней бежит ручеек, который, добравшись до края скалы, превращается в узкий водопад. Воздух здесь совершенно удивительный. Зеленый и цветочный, как свобода и любовь.
– Вау, – почти шепчу я.
Хадсон берет меня за руку и доводит до края скалы, откуда виден раскинувшийся под нами лагерь. На самом-то деле мы забрались не так высоко, как казалось мне. Я слышу, как люди что-то кричат друг другу, и театральный домик отсюда не виден, но мы теперь так далеко ото всех, будто находимся на нашей собственной маленькой волшебной поляне. Хадсон бросает рюкзак на траву и садится, свесив со скалы ноги, и я, тоже сняв рюкзак, сажусь рядом с ним, а затем ложусь на траву. Сладко журчит водопад, не превышающий в ширину струю из-под крана. Над нами тенистые деревья, и стоит мне прищурить глаза, как листья превращаются в галактики. В этом невероятном магическом месте, куда Хадсон привел меня, никого, кроме нас, нет – только он и я.
Он тоже подается назад, кладет голову мне на грудь, и я обнимаю его за плечи.
– Нравится? – спрашивает он.
– Прекрасно. Спасибо тебе.
Я смотрю на него и тянусь к его губам, чтобы поцеловать, и вот он уже сидит на мне верхом, его губы крепко прижаты к моим, и он легонько покусывает мою нижнюю губу, Мои руки ложатся на его зад поверх шорт и трусов. Он выпрямляется, терзая теперь собственную губу, и стаскивает с себя рубашку, делает то же самое с моей и бросает их на траву. Потом возвращается ко мне и целует не только мои губы, но и шею, а затем и соски. Никто никогда прежде не касался губами моей груди, и мне становится трудно дышать, когда он выводит по ней круги языком, а затем продвигается дальше, к пупку. Я запускаю руки в его волосы, а он берется за застежку на моих шортах.
«О. Да он сменил яму для арахисового масла на эту поляну», – догадываюсь я. Или же я для него настолько особенный, что он захотел со мной чего-то нового.
Он стягивает с меня шорты, и я остаюсь в коротких черных трусах, мой возбужденный член растягивает их, и он приникает к нему губами, я откидываю голову назад и бормочу что-то невнятное, тысяча новых ощущений поют во мне одновременно.
Нет. Еще рано. Стоп. Именно так можно стать очередной его пассией на две недели.
– Подожди, – говорю я так тихо, что он не слышит меня, теперь его губы проходятся по моим бедрам. – Подожди, – повторяю я, и он поднимает глаза.
– У меня в рюкзаке есть презервативы. – Он целует меня в живот.
– Нет, – пыхчу я. – Это…
– …слишком?
– Прости. – Я пытаюсь увернуться от него, хотя мечтаю только о том, чтобы он продолжил делать то, что делает. Надеваю поверх трусов шорты. Он наклоняется к моему лицу и снова целует меня в губы.
– Все хорошо. – Он ложится рядом со мной, опираясь на локоть. – Ты говорил, что хочешь, чтобы все происходило медленно… Просто я… Но прежде чем снимать с тебя одежду, нужно было спросить…
– Знаешь, я… Я хотел этого. Просто. Просто не надо погружаться в это слишком уж быстро.
– О’кей, малыш. Я понял. – Он снова целует меня, его язык оказывается у меня во рту. А затем он внезапно подается назад. – Но, может, нам следует немного остыть. – Он смеется, берет свой рюкзак, достает из него бутылку с водой и осушает ее одним глотком. Немного воды выливается у него изо рта и течет по шее и груди, и мне приходится отвести взгляд, потому что иначе мой рот окажется везде, где он хочет, через промежуток времени меньший, чем требуется на то, чтобы лихорадочно переодеться за кулисами.
