– И всё, лавочку с чудесами и играми прикрыли. Посадили меня заниматься. Это было ужасно скучно, лучше бы играла в куклы с девочками. А потом как-то втянулась. Дедушка умел увлекать меня и придумывал для меня разные логические игры. В общем, я могла бы рассекать по просторам вместе с мужчинами, но выбрала другой путь. Он им не нравится, – кривлюсь и смотрю в глаза Кента.
– Мне кажется, что моим родителям я, вообще, никогда не нравился. Так что, твоя ситуация намного оптимистичнее, – замечает он.
– Не принижай собственных достижений, Кент. Или ты хочешь, чтобы я тебе комплименты начала говорить, описывая, как тобой восхищаются? – Склоняю голову набок, улыбаясь ему.
– Возможно. А, возможно, мне хочется, чтобы ты пожалела меня, ведь я поранился. – Подмигивает он.
– Не говори мне, что снова поранился специально. – Смеюсь я.
– Увы, разочарую, нет. Но видимо, обстоятельства удачно складываются в мою пользу. И поэтому я хочу спросить, что делали твои родители, когда тебе случалось пораниться? Как они уговаривали тебя не плакать? – интересуется он.
– Хм, мама всегда целовала место пореза или ушиба. Она говорила, что её любовь поможет ранам быстрее затянуться. Я верила в это, как и все мы. Она проворачивала такое с каждым, а ещё угрожала, что если мы будем продолжать плакать, то она тоже заплачет. А если она заплачет, то это значит, что мы получим нагоняй от всех взрослых. Она младшая дочь и сестра, так что, хочешь не хочешь, а успокоишься.
– Интересно. А мне так можно?
– Что можно?
– Получить немного этих уговоров с просьбой не плакать и не напоминать, что у меня болит рука?
– Мне начать угрожать тебе тем, что я начну истерить?
– Нет. Лучше поцеловать мои раны. – Улыбка сползает с моего лица, и я недоумённо приподнимаю брови.
– Ты просишь, чтобы я поцеловала твои раны?
– Да. Моя мама никогда этого не делала, а отец и подавно. У тебя переизбыток поцелуев на ранах, а у меня нулевой счёт. Хочу сравнять его и ощутить эмоции, когда о тебе волнуются. Хотя бы немного волнуются. Пусть я уже большой, но ран у меня много. – В его голосе столько печали, отчего всё болезненно сжимается.
– А кто поцелует раны на твоём сердце, Кент? – тихо спрашиваю его.
– Может быть, мне снова улыбнётся удача, и это сделает любовь. Глупо?
– Нет. Правильно. Думаю, что любовь может заменить пустоту и покрыть раны волшебной мазью, чтобы они не болели.
– Так, значит, мне сейчас перепадёт немного поцелуев? – Прищуривается Кент.
– Хорошо, но это лишь потому, что мне стыдно за свою семью, – предупреждаю его.
– Без проблем. Всё равно. Я готов, – с улыбкой кивает он.
Это точно не по плану. Да и никакого плана не было. Но сделать это для Кента я хочу. Мне очень жаль, что он не получил ту необходимую крупицу любви в детстве, и хотя в нашей семье детей было гораздо больше, чем в его, мы не ощущали себя одинокими.
Приподнимаю его ладонь, и мои губы касаются горячей раненой кожи. Запах тот ещё от настоя, и спирт немного обжигает губы. Правда, я не уверена, что это спирт. Может быть, это что-то другое. Я медленно целую каждый порез на его ладони и слышу довольное, словно у кота, урчание.
– Мне нравится, Дженна. Это приятно, – шепчет Кент.
– Достаточно или ещё?
– Ещё.
Спасибо за эту возможность. Кент с интересом наблюдает за мной, а я смотрю на его глаза, оживающие от радости. От обычной детской радости, потому что о нём заботятся. Это так невероятно больно и в то же время тепло от возможности подарить ему эту малость.
– А теперь мазь и бинт, – говорю я и тянусь к тюбику.
– Ты уедешь? – спрашиваю, выдавливая белесую мазь на каждую ранку.
– Почему я должен уезжать, когда меня готовы целовать? Ни за что. От такого только дурак откажется.
– Прекрати со мной заигрывать, Кент.
Это вышло больше похожим на: «Да, делай так и дальше. Не останавливайся».
– Я говорю правду. Я не уеду. Мне нравится здесь. Конечно, то, что случилось, вышло за рамки дружеской встречи. Но они и сами испугались. Тебя испугались, – усмехается Кент.
– Ещё бы им меня не бояться. Я разорву их, если с тобой ещё что-то случится.
– Прямо так разорвёшь?
– Поверь, я страшна в гневе. Я могу устроить им «сладкую» жизнь. Я всегда лупила их, когда они пытались меня победить. У меня тяжёлая рука, – гордо делюсь я.
– Лупила? Ты дралась с этими парнями? – Смеётся Кент.
– Ещё как. И я побеждала. Они боялись ударить меня в отместку, а я не боялась. Они знали, что им будет плохо, если у меня появится фингал, а я хотела причинить им побольше боли, чтобы они меня слушались. Знаешь, это что-то вроде личных рыцарей. Но увы, моя пехота смылась, как только меня посадили и заставили считать и думать головой. Они недостойны своей королевы.
– Так, на лицо эту гадость не мажь. Она воняет, – предостерегает меня Кент, когда я, замотав его руку, снова тянусь за спонжем.
– Но она хорошо обеззараживает…
– Нет. Это моё лицо, и я хочу, чтобы оно пахло нормально, а не как задница лошади.
– А ты нюхал задницу лошади? – поддеваю его.
– Нет, я… не смешно. – Обиженно поджимает губы под мой хохот.
– Ладно-ладно. Просто протру антисептиком и положу мазь. Согласен?
– Нет, это ведь тоже рана, так?
– Порез. И не такой уж и глубокий. Уже завтра на нём появится тонкая корочка, а к нашему возвращению…
– Но он болит, Дженна! Он очень болит! Я требую. Слышала? Я требую, чтобы его тоже поцеловали. Напомню, что это твоя семья сделала меня калекой.
– Ты преувеличиваешь. Ты не калека, если только порой на голову.
– Дженна, – требовательно понижает голос.
– Хорошо. Без проблем. Будут тебе поцелуи и в щёку. – Взмахиваю руками, сдаваясь под его суровым взглядом. Больно хотелось с ним спорить.
Смачиваю спонж антисептиком и немного выпрямляюсь, придвигаясь ближе к Кенту. От него пахнет гелем для душа и чистым телом. Шикарным телом. И он очень горячий. Даже не в переносном смысле слова. Его кожа, словно кипяток. Ну как кипяток, приятный немного повышенной температуры сладкий чай. Опять понесло не туда. Рана. На щеке у него рана.
С ладонью было всё намного проще, потому что мне не приходилось быть так близко от его дыхания и губ. Не чувствовать его так близко, как сейчас.
– Больно, – кривится Кент, когда я провожу спонжем.
– Врёшь.
– Нет. Не вру. Мне больно. Кожа лица очень чувствительна. Подуй… нет, поцелуй.
Качаю головой и тихо смеюсь, откладывая на тумбочку спонж.
