Как казалось юному монаху, события, которым он становился невольным свидетелем, были описаны в будущем, что, впрочем, не имело особого смысла для богов, которые с легкостью могли переключаться из будущего в прошлое. Для них всё повествование было не строго детерминированной величиной, которая разворачивалась только в одном направлении, но скорее была пластичным материалом, самой настоящей игрой в создании мира, которая развивалась одновременно из будущего в прошлое, и из прошлого в будущее, где каждый момент мог быть изменен в любое мгновение, как казалось однако, был всё равно заранее предопределен автором текста, богом, который придумал этот мир, и который уже заранее знал, чем же всё закончится, поэтому любая попытка сопротивления этому порядку была, на удивление, тем самым неизбежным элементом, что был прописан в сюжете, как и возможная самонадеянность в действии или бездействии, что были также обусловлены по ходу разворачивания событий мифа, частью которого Арчибальд потихоньку начинал себя ассоциировать.
Находя в этих рассуждениях величайшую печаль, юный монах внезапно ощутил волну гнева, что растеклась по его организму. Он будто бы действительно ощутил в себе силы для того, чтобы высказать миру всё, что он думал о его предопределенности. Так, его рука уже сама взмыла в воздух и, рассекая пространство, безошибочно нашла виновного во всех преступлениях создателя этого мира.
Громкий шлепок разнесся по волшебному саду, заставив нанесшего этот удар самому немного пошатнуться, поскольку он, по сути, пришелся на самого себя, а тот «Иной», которому был адресован этот жест протеста, остался стоять напротив, полностью целый и невредимый, и даже нисколько не злящийся на то, что удар был направлен именно на него, вовсе нет. «Другой» лишь стоял напротив, появившись непосредственно после якобы нанесенного удара, которого на самом деле не было, отражая своего обидчика, который являлся им самим и, глядя в свое собственное бесконечное отражение, едва заметно улыбнулся самому себе.
***
– Как ты посмел вообще прийти сюда? – ледяным голосом произнесла женщина, чья дочь с некоторым недоумением смотрела на своего прадеда, который редко, но всё же захаживал к ней, и о чем, по всей видимости, даже не догадывалась ее собственная бабушка.
Совсем еще юная Виктория таким образом смотрела за разворачивающейся драмой, наблюдая в себе формирование некоего нового чувства, которое в то же самое время пыталось пробудить что-то совершенно забытое, что было спрятано в глубинах сердца девушки. Что же это было? И каким образом Виктория должна была поверить в существование этого невидимого и практически неощутимого чувства? Она решила немного подождать, ожидая, пока оно не созреет само собой и не выплеснется наружу, подобно тому, как Элис Харт, ее дорогая бабушка, с совершенно ей не присущей вспыльчивостью буквально выстреливала своими репликами в своего отца¸ который стоял, возвышаясь, подобно глыбе, над хрупким силуэтом своей уже давно взрослой дочери. Впечатление было такое, что ее бабушка и сама стала чьей-то маленькой внучкой, которая пыталась своим гневом закрыть те выходки, за которые ей вовсе не хотелось отвечать. В то же самое время, и сама Виктория понимала, что в данном случае можно понять и бабушку, которая сейчас перед своим монолитным отцом была больше всего похожа на взъерошенную собачку (только такое сравнение пришло Виктории в голову), которая своим тявканьем пыталась отогнать крупного хищника от своих щенков, понимая, что ничего сделать не может, однако инстинктивно толкаемая своей природой даже на заранее проигранную схватку.
Речь Элис Харт изобиловала разными аргументами, которые по прошествии времени выветривались из ее памяти и превращались в монотонный гул, из которого периодически выскакивали нотки мелодии в форме вполне конкретных имен и дат, что, впрочем, мало о чем говорили юной девушке, в отличие от немого взгляда ее прадеда, который, хотя и не был направлен прямо на нее, а будто бы даже был полностью сфокусирован на своей дочери, всё равно продолжал оставаться на Виктории и только на ней, будто бы становясь ее собственным взглядом, который она испытала на своей собственной шкуре во время трансляции памяти ее прадеда через нейроны собственного мозга.
Это было на тот период еще довольно рискованной процедурой, узнай о которой ее бабушка уж точно накинулась бы на деда, желая перегрызть ему горло. Постепенно отдаляясь от мира под ее монотонный «лай», Виктория погружалась вглубь себя, оживляя внутри себя воспоминания, которые единственно должны были дать ей верный ответ на тот главный вопрос, ради которого Император лично одарил правнучку своим присутствием.
140.
– Интересно, а у нашего короля такие же проблемы? – пронеслось в голове юного Харта в то же самое время, когда резкий дребезжащий звук пронесся по коридорам заведения, в котором он находился. Школьный день был окончен, однако, для мальчика по имени Стивен все только начиналось.
– Стивен! – будто бы в подтверждение осведомленности мира о его существовании и о том, что он был жизненно необходим ей, как один из безусловно важных винтиков в ее кровеносной системе, что превратилась в блуждающие стаи маленьких тел, которые, выплывая из дверей школьного заведения, брели по своим запрограммированным чрезвычайно важным делам, раздался звонкий голосок.
– Да, Гел? – повернувшись, с неохотой поприветствовал свою давнюю знакомую молодой человек.
– Ну что, ты готов?
– Готов?.. – слегка поднапрягся он, ощутив, как ему стало слегка не по себе от того, что его знакомая откуда-то могла узнать о пункте его назначения.
– Только не говори, что забыл, что мы собирались сегодня с Майклом в кино!
– С Майклом? Ах, да, да… – облегченно выдохнул Стивен, – да, точно, точно, – машинально закивал он в ответ.
– Вот и хорошо, – тут же расцвела Гелла, – а я уж подумала ненароком, что ты решил улизнуть, даже не предупредив нас об этом!
– Нет, нет, – лихорадочно соображая, вновь напрягся Стивен, – я как раз хотел найти вас с Майклом, чтобы… – Стивену так хотелось сказать, чтобы поскорей же пойти на сеанс, но, вместо этого он выпалил, – сказать, чтобы вы шли без меня.
– Как без тебя? – едва внешне поменявшись в лице, уточнила Гелла, однако Стивен к своему внутреннему дискомфорту ощутил, как и внутри самой Геллы всё буквально перевернулось от этих слов, тем более, что и в кино-то она согласилась идти вместе с Майклом, можно сказать, только ради одного Стивена.
– Я обещал, – врал на ходу Стивен, – обещал матери сегодня помочь в общежитии, наша очередь…
– Но мы ведь заранее договаривались! – уже даже не скрывая своего разочарования, надавила Гелла, отчего заставила Стивена вспыхнуть от негодования изнутри. Мало того, что он и без того был взвинчен оттого, что ему предстояло, так еще и эта дура отвлекает его прямо сейчас, заставляя чувствовать себя виноватым из-за того, что, хотя и он сам бы больше всего на свете хотел оказаться подальше от запланированной места встречи, ему всё равно приходилось врать, в том числе затрагивая, хотя и косвенно, причину своего реального незапланированного ухода.
