– Извините, – сказала я и, пройдя мимо остальных девочек сквозь клубы дыма и пара из массивной черной печи, с грохотом поставила поднос возле раковины.
– Не громыхай! – прикрикнул на меня Билл, мойщик посуды. – А это еще что? Надо сперва соскрести объедки, потом составить тарелки в стопку. А у тебя тут все вперемешку!
– Извините, – снова промямлила я.
Я поспешила к печи, поскользнулась на ломтике помидора и, пытаясь удержать равновесие, врезалась в Генри, нового помощника повара, который, как и я, появился в «Гленморе» совсем недавно, всего лишь за день до меня, а сейчас тащил корзину с омарами. Генри, сообщила нам миссис Моррисон, учился у поваров в лучших ресторанах Европы, так что «Гленмору» неимоверно повезло его заполучить.
– Майн готт! Осторошно! – крикнул он.
– Извините, – прошептала я. – Виновата…
– Еще как, – бросил Уивер, пробегая мимо.
– Уивер, Ада, Фрэн, разбирайте подносы! – заорала Стряпуха. – Разносите заказы!
Я схватила чистый поднос, блюдце с маслом только что со льда и графин воды.
– Неуправляемый! – крикнул мне Уивер по пути в столовую.
– Буйный! – парировала я.
Наша традиционная дуэль. Словом дня было строптивый. Я уже поняла, что продолжать мои любимые игры со словами в отеле будет нелегко. Утром я еле успела умыться и заплести косы – где уж тут заглянуть в словарь.
Но я все равно вызвала Уивера на дуэль – из вредности, после того как узнала, что он зарабатывает в неделю на целый доллар больше, чем я. Я спросила, как ему это удалось, а он возьми да ответь: «Никогда не соглашайся на то, что тебе предлагают, Мэтт. Всегда проси больше». Снял кепку, перевернул и жалобно произнес: «Пожалуйста, сэр, дайте еще немножко», подражая Оливеру Твисту. «Не забывай, к чему это привело Оливера», – проворчала я в раздражении: как все-таки умеет этот Уивер понемножку подстраивать мир под себя. Просто потому, что ему хватает дерзости.
Я бросилась к печке, сдернула сверху корзинку, застелила чистой салфеткой. Стала доставать горячие булочки – и обожгла пальцы. На глазах выступили слезы, но я не осмелилась издать и звука.
– Генри! Разогрей это, ладно? – крикнула Стряпуха, и над моей головой, одна за другой, проплыли три консервные банки.
– Что это есть? – проорал Генри.
– Сгущенное молоко. Для карамельного соуса, – проорала она в ответ.
– Непослушный, – сказал Уивер, внезапно появившись рядом, и сгреб булочки в корзинку. Он сунул в рот пирожок из кукурузной муки и ойкнул – это Стряпуха, возвращаясь от ледника к печи, отвесила ему подзатыльник.
– Норовистый, – выговорила я сквозь смех.
Ответ у Уивера явно был наготове, но что толку, если рот набит пирожком?
– Вы труп, мистер Смит, – провозгласила я. Потом подула на палец, словно на дымящееся дуло пистолета, и гордо подхватив поднос, направилась в столовую.
Это был мой первый полный рабочий день в «Гленморе», и, пускай всего лишь в шести милях от дома, я находилась словно в другой стране, в другом мире – мире туристов. Туристы – это особый род людей: те, кому хватает денег, чтобы поехать отдыхать на недельку-другую, а порой на месяц или даже на целое лето. Я не могла себе представить, каково это – не работать все лето. Некоторые из этих людей были довольно милые, некоторые совсем нет.
Миссис Моррисон любила командовать, а Стряпуха была и вовсе ужасной скандалисткой и грубиянкой, но я ничего не имела против. Все это казалось мне захватывающим приключением. И было вовсе не так страшно, как я ожидала. Фрэн, старшая официантка, все мне объяснила и показала.
Я поставила булочки и масло на десятый стол. За ним обедало семейство: отец, мать и трое маленьких детей. Они болтали и смеялись. Отец с малышкой потерлись носами. Я таращилась на них, пока мать семейства меня не заметила, и тогда мне пришлось отвести взгляд.
За столом номер девять веселились четверо здоровяков из Нью-Йорка. Утром они ходили на рыбалку с проводником и собирались повторить поход на закате. Я думала, они слопают все, что найдется в кухне. Я уже принесла им суп-пюре из зеленого горошка. Три корзинки булочек. Большое блюдо с маринованными огурчиками, редисом и оливками. Форель – их утренний улов, – поджаренную и поданную с картофелем «Сара Бернар». Куриную печенку, пассерованную с беконом. Говяжий антрекот. Блюда из шпината, тушеных помидоров, свеклы, цветной капусты под белым соусом. А на десерт – кокосовый торт с заварным кремом, залитый белоснежной глазурью.
За столом номер восемь сидела одна-единственная дама. Неспешно прихлебывала лимонад и читала. Я глаз не могла от нее оторвать. «Я б на убийство пошла ради такого платья», – прошептала Фрэн, проходя мимо. Но я завидовала не платью этой дамы, а ее свободе. Она может спокойно сидеть у окна и читать, и никто не спросит: «Ты кур покормила? А что на ужин? Свиньям корму задала? Сад прополола? Коров подоила? Плиту почернила?» Мне казалось, передо мной самая счастливая женщина на всей земле. Аппетит у нее был умеренный, закусок она не заказала – только форель, которую к тому же попросила не жарить, а сварить в небольшом количестве воды.
Стряпуха ворчала, но сделала, как было сказано. Когда я принесла форель, дама сморщила нос:
– Неприятный запах. Будьте добры, передайте повару, что я люблю только свежайшую рыбу.
Я вернулась в кухню и с тарелкой в руках подошла к Стряпухе в полной уверенности, что жизни моей настанет конец прямо здесь и сейчас, – но Стряпуха лишь буркнула что-то себе под нос, убрала с рыбы листья зеленого салата и ломтики помидора, перевернула ее, заново украсила листьями шпината и кружочками морковки и велела мне выждать пять минут, прежде чем нести тарелку обратно. Я так и сделала. Дама объявила, что на сей раз рыба – само совершенство.
За столом номер семь устроились две молодые супружеские пары. Они рассматривали карты и обсуждали экскурсию по окрестностям в легком экипаже. На мужчинах – светлые костюмы из тонкой шерсти, руки гладкие, чистые – не только ладони, но и пальцы. На женщинах – юбки для велосипедной езды и полосатые блузки с шелковым бантом на вороте.
– О, Мод, а давай-ка спросим нашу официанточку – быть может, она знает? – предложил один из этих джентльменов, когда я подошла взять у них заказ.
– Вы не знаете, где найти индейцев? – спросила меня дама, которую, по всей очевидности, звали Мод. – Я очень хочу увидеть индейцев, раз уж мы здесь, в Ха-Ди-Рон-Да!
– Прошу прощения, мэм, – сказала я растерянно, – но мы в «Гленморе»…
Все четверо покатились со смеху, и я вдруг невесть почему почувствовала себя дурой.
– Ха-Ди-Рон-Да – это индейское слово, милая. Из языка ирокезов. Оно означает «поедатели древесной коры». Ирокезы называли так своих врагов, монтанье. Эти монтанье охотились здесь, в горах, но если им не удавалось никого поймать, они ели коренья и веточки. Ирокезы их презирали. А уж белые люди начали произносить «Ха-Ди-Рон-Да» как «Адирондак». Горы Адирондак, те самые, где ты живешь!
