Я продолжаю читать, но в письме нет ни слова о Чарльзе Джероме. Может, я ищу не там. Я откладываю письмо Грейс и роюсь в пачке, пока не нахожу то, что мне нужно: несколько писем от Честера. Разворачиваю первое.
21 июня
Дорогая Грейс,
прости, пожалуйста, что пишу карандашом и на такой бумаге, но ничего другого у меня нет, поскольку я не дома. Вчера поздно вечером я получил твое письмо, и, честно говоря, оно меня слегка удивило, хотя я и догадывался, что ты пребываешь не в лучшем расположении духа. Не волнуйся так сильно, поменьше прислушивайся к своим чувствам и побольше развлекайся…
Дальше речь идет о том, что какие-то там его друзья отправляются в путешествие и что он не может покинуть Кортленд раньше седьмого июля, – но о Чарльзе Джероме ни слова. Я достаю следующее письмо.
2 июля 1906
Дорогой Малыш,
я, конечно же, очень обрадовался твоему письму, хоть мне и стыдно, что я не писал всю неделю. В среду и четверг мне пришлось корпеть над расчетным листом, в пятницу ко мне приехал друг и остался на ночь. В субботу я поехал на озеро и так обгорел, что не могу надеть ни воротничок, ни пиджак. Мы плавали на каноэ и побывали еще на двух озерах, и, хотя каноэ было трудно тащить на себе, все равно мы отлично провели время…
Что до моих планов на Четвертое июля, я их еще не строил: те две девушки, которых я мог бы пригласить, уже договорились с другими, потому что я затянул с приглашением до самой субботы…
Теперь я понимаю, почему в письмах Грейс столько беспокойства и тревоги. Она не была единственной. Были другие девушки. Девушки, которые, возможно, интересовали его больше, чем она. Боже, в какую она влипла беду! Она ждала ребенка от Честера, и поэтому ей было необходимо выйти за него замуж, но вряд ли он хотел на ней жениться. Вряд ли, раз ей приходилось молить его, чтобы он за ней приехал; вряд ли, раз он почти не писал ей, а когда все же писал, то рассказывал о других девушках, которых куда-то приглашал…
Вряд ли, если за ужином его раздражали ее уговоры найти церковь.
До чего же мучительно было Грейс хранить ужасную тайну и ждать, и ждать, и ждать Честера! Я помню все папины предостережения насчет мужчин – что всем им нужно только одно, – и содрогаюсь при мысли, что бы со мной было, если бы я обзавелась ребенком, не выйдя замуж. Но потом я утешаю себя мыслью, что в конце-то концов Честер поступил правильно. Приехал за Грейс, забрал ее и привез в Северные Леса, чтобы тайно заключить брак, верно ведь? Пусть даже они и ссорились из-за церкви. А иначе зачем бы он привез ее сюда, если не затем, чтобы пожениться?
Я в полной растерянности. Не знаю, что и думать. Мысли мои мечутся, точно крошечный воланчик с перьями, который постояльцы перебрасывают туда-сюда ракетками.
И вот еще одно письмо от Честера. Все остальные письма лежат по порядку, а это выбивается – дата на нем более ранняя, чем на предыдущем. Может быть, оно расскажет мне то, что я хочу узнать.
25 июня 1906
Дорогая Грейс,
…мы втроем с друзьями ездили на озеро, останавливались в домике одного из них. Мы шикарно провели время, хотя и без девушек. Днем ходили купаться, водичка была отменная. А вечерами я катался на каноэ и так жалел, что тебя нет со мной…
Я прекращаю читать. До меня вдруг доходит: всякий раз, когда Честер «шикарно проводит время», это происходит на озере. На каноэ.
Раньше, днем, когда мужчины принесли тело Грейс, мы все думали, что ее спутник, Чарльз Джером, тоже утонул и тело его вскоре будет найдено – это всего лишь вопрос времени.
Но только никакого Чарльза Джерома не было. Мне не удалось его найти. Был только Честер Джиллет. А Честер Джиллет отлично умел управляться с лодкой. И отлично плавал.
«Теперь ты узнала все, что хотела, правда? – спрашиваю я себя. – Ведь ты ради этого шпионила?»
Но та другая я, к которой я обращаюсь, не слушает. Отказывается слушать. Она перебирает письма одно за другим, в отчаянной надежде на какой-нибудь другой ответ.
Ей дурно, так дурно, что ее вот-вот стошнит.
Потому что она, кажется, знает, зачем Честер привез сюда Грейс.
Нет, не затем, чтобы тайно с ней обвенчаться.
Икосáэдр
– И не вздумай входить одна в номер к незнакомому мужчине…
– Хорошо, папа.
– …какая б ни была причина. Даже если он всего лишь просит полотенце. Или чашку чаю.
– Хорошо, папа.
– И с тамошней прислугой ухо держи востро. Все эти работяги, и бармены, и прочий народ…
– Все будет хорошо, пап. Отель Моррисонов – респектабельное место, с приличной репутацией.
– Может, и так, да только любому поганцу, любому бесстыднику с парой долларов в кармане может взбрести в голову снять номер в шикарном отеле. Порой мы видим не то, что есть на самом деле, Мэтти. Запомни это крепко-накрепко. Если кошка родит котят в печи, они от этого не станут пирожками.
Мы всегда видим не то, что на самом деле, папа, подумала я. Порой мне казалось, что я все вижу ясно, но выяснялось, что я ошибалась, потому что была глупа, или слепа, или еще что-то. Старики вечно жалуются, что у них слабеет зрение, но, по-моему, с возрастом оно, наоборот, улучшается. Мое – уж точно.
Я видела в мисс Уилкокс школьную учительницу, старую деву, любительницу одинокой жизни в горах. Но нет. Ничего подобного. Оказалось, что она – Эмили Бакстер, поэтесса, сбежавшая от мужа. Я видела в мистере Лумисе человека, который по доброте душевной носит Эмми Хаббард яйца и молоко. Но нет. Ничего подобного. Скорее всего, именно по его милости у троих младших детей Эмми светлые волосы. Я считала, что красавец Ройал Лумис и не глянет в сторону такой, как я, а теперь мы каждый вечер ездим кататься, и он собрался покупать мне кольцо. Я считала, что мои шансы устроиться на работу в отель равны нулю, – однако вот, за две недели до Дня поминовения и до официального начала летнего сезона я сижу в повозке рядом с отцом, и мы направляемся в «Гленмор». Мамин старый саквояж – я уложила туда мой словарь, несколько книжек, одолженных у мисс Уилкокс, ночную рубашку и две мамины лучшие юбки и кофточки, которые Эбби ушила по моей фигуре, – стои́т между нами на полу повозки, тяжелый, как будто набит кирпичами.
За два дня до этого я пошла в хлев за Милягой и обнаружила его в стойле мертвым – холодным и закоченевшим. Никто не знал, отчего так вышло. Миляга ничем не болел. Папа сказал, что это от старости. Он очень огорчился, когда я ему сказала. В хозяйстве без мула никак. Мул нужен, чтобы боронить посевы, и развозить молоко, и выкорчевывать пни. Да только хороший мул стоит около двадцати долларов, которых у папы не было, а в долг он не берет, потому что слишком горд и упрям. Но старый Эзра Ромбо из Инлета, чьи сын и невестка пахали его землю на своих быках, обещал продать папе мула-шестилетку за четырнадцать долларов, а выплачивать разрешил по частям, раз в неделю. Вот почему папа решил отпустить меня в «Гленмор». В мае эта идея не нравилась ему точно так же, как и в марте, но у него не было выбора.
